Светлой памяти
ЧАРУШИНА Евгения Ивановича,
писателя, натуралиста, любимца детей…

Щедрое июльское солнышко забралось в зенит и, будто замерло там, глядя вниз, и думая: «Каково им там, на Земле?»
Потное марево поднималось над широкой лесной опушкой, где трудились дед и внуки. Тишина стояла звенящая. Не было слышно птиц. Замерли макушки деревьев, чуть шевеля листочками. Изредка ворчали кузнечики в некошеной траве.
Всем было жарко. А Солнце смотрело на мир, и улыбалось, оправдываясь: «Не ворчите на меня. Не ругайте. Вспомните ещё мою щедрость промозглой осенью да студёной зимой…»

Васятка и Ванятка деловито ворошили валки граблями. Чуть поодаль, Никифор укладывал высохшее сено в копны.
Летом день год кормит. Нужно было заготовить столько сена, чтобы хватило Савраске да Матрёне. И на лесную братию тоже надо рассчитать. С лосями и оленями тоже придётся делиться, если зима будет суровой и снежной.
Полуденную тишину огласило звонкое «Ку-ку»…

- Вот, и на обед сигнал нам дают, — крикнул Никифор внучатам, — Шабаш, работнички! Айда в тень прятаться! А то тюкнет солнышко в маковку.
- Не тюкнет, деда! Мы ещё не устали! — бодро отозвался старший внук.
- Ага! Не тюкнет… — буркнул Ванятка, — Прошлым летом мне так тюкнуло, что до сих пор забыть не могу.
- Сам виноват! — возразил Васятка, — Говорил тебе — надевай кепку! А ты — ничё, да ничё!
- А, ну тебя! — обиделся младшенький, — Кукушка, кукушка! Сколько мне ещё лет жить?
- Не рановато ли такие вопросы задаёшь, чиграш? — усмехнулся дед, — Ты только жить начал, а уже годы считаешь. Много годков у тебя ещё впереди!
- Насчитает ему глупая птица тысячу лет, — язвил Васька, — и станет он сморщенным, старым, как гриб сморчок. Будет на печке сидеть, и кряхтеть…
- Васька! Не нарывайся! — мальчонка сжал кулаки, — А то… Не погляжу, что ты старше и больше. Такой фонарь под глаз повешу, что и Луны ночью не надо будет.
- Ладно вам, — усмехнулся дед, — Надо было ещё часок поработать. Глядишь, не хорохорились бы так…

* * *

Разместились работники обедать в тенёчке. Под старыми берёзами, рядом с корнями которых, бил из земли родничок. Ох, и студёная водица была в том родничке! Умываешься — волосы на голове дыбом встают. А пить начнёшь — до ломоты зубовной.
Обедали чинно. Не торопясь. Оставляя время для полуденной дремоты.
Кукушка, словно специально, перелетела поближе, и вновь заладила: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку…»

- Вот, бестолковая! — возмутился Васятка, — Чего раскуковалась? Бесполезная, вредная птица!
- Ага! — поддержал брата Ванятка, — Никакого от неё толку! Даже птенцов своих бросает! Отдуваются за неё другие птицы… Вредина!
- Пошто вы напраслину на добрую птицу возводите?! — возмутился старик, — За что вы её так? Её пожалеть надобно…
- За что её жалеть? Она свои яйца в чужие гнёзда несёт. Детей бросает! — наперебой загалдели мальчишки, — Других птиц от своих детей отвлекает. А кукушата — злыдни! Выбрасывают птенчиков из гнёзд. Сами жрут, жрут… А кукушка только кукует. Какой с неё толк?
- А теперь меня послушайте, — молвил дедушка, — Я долго живу, многое повидал. Старики сказывали, а я вам перескажу. А вы подумайте: стоит ли на кукушку напраслину возводить?

* * *

В стародавние времена это было.
Кукушка, как и все птицы, была примерной матерью. Вила гнездо просторное, откладывала в него яйца, и заботилась о своём потомстве.
Муж её, Кукуй, большим гулёной был. Улетит, бывалочи, за едой для жены, да задержится. Усядется на ветке, и бахвалится другим птицам: «Вот, дескать, я какой! И гнездо свил, и жену кормлю. Целыми днями летаю, ей корм добываю. Даже мозоли под крыльями набил. Глядите какие!»
Посмеиваются над ним птицы, гонят его прочь. Некогда им басни-россказни слушать. А Кукуй перелетит на другое дерево, и давай, другим птицам хвалиться.
А, Кукушка-бедняжка, сидит в гнезде голодная. Ждёт муженька непутёвого. В желудке пусто. Ветер завывает. Глядишь, сознание потеряет от голода, или умрёт вовсе.
Сидела, сидела, да подумала: «Коли сейчас не съем хоть одного жучка-червячка, то и с гнезда подняться не смогу. И погибнут тогда детки мои, невинные, смертью лютой без матери».
Взмахнула крыльями, и полетела себе пропитание искать…

Тут, мимо Леший проходил, свои владения проверяючи. Глядит — гнездо, без глазу да пригляду. «Проучу, — подумал, — нерадивую птицу. Пусть помучается, поищет деток своих!»
Схватил гнездо в охапку, да поволок в самую темь-глухомань. Копошился, копошился в топях да болотах, искал местечко скрытное. Да, и спрятал кукушкино гнездо в прошлогодний мох.
Вернулась Кукушка домой, глядит — а, гнезда-то, нет!!! Одно единственное яйцо на земле лежит, которое, видимо, Леший обронил, да не приметил. Зарыдала горько, запричитала на весь лес: «Горе мне, горе, нерадивой! Не углядела, не сберегла своих детушек! Куда делись-подевались? Какой злодей на них позарился?»
Пожалели другие птицы кукушку. Рассказали ей о проделках Лешего. А она, бедняжка, уговорила Горихвостку, чтобы та последила за яйцом единственным. Чтобы поберегла его, покуда горестная мать ищет детушек своих.

Полетела Кукушка по лесам и долам на поиски. Летит, свысока каждое дерево, каждый кустик оглядывает, да своих детушек кличет: «Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!» Только никто не откликается на материнский зов…
Тем временем вывелся у горихвостки в гнезде единственный кукушонок. Тесно ему было в малюсеньком гнезде. Ворочался он, ворочался, да и повыталкивал горихвосткины яйца наземь. Они и разбились. Прилетела Горихвостка, увидела такую беду, и принялась горько плакать-причитать. Потом вспомнила, что обещала Кукушке беречь дитяти её, как зеницу ока, и стала кормить Кукушонка, как родного. Коли дала слово, то надо его выполнять!

Холодно и сыро было краденным кукушкиным яйцам на болоте. Поэтому и вывелись из них кукушата махонькие. С пшеничное зерно размером. Выбрались они на тонкие веточки мха, уселись на них и стали мамку звать. Только не слыхать было их голосов. Слишком они малы были. Несколько раз пролетала Кукушка над болотом, но так и не приметила детушек.
С тех пор и растёт на болотах мох, который называют «кукушкин лён» или «кукушкины слёзки». Сидят на нём кукушата махонькие, и плачут по мамке, сиротинушки. А мамка летает, летает… Кукует, кукует… Всё деток ищет, да по ним тоскует…

* * *

- Да… — выдохнул Васятка, — Умеешь ты, дедушка, истории рассказывать. Заслушаешься.
- Не зря век на земле живу, чиграши. Многое слышал. Многое сам уразумел.
- Деда! А что такое «напраслина»? — заинтересовался Ванька.
- Ух, ты! Всё хочешь знать, малец! — усмехнулся дед, — Как вам объяснить? Вот вы, к примеру, мало зная о кукушке, стали её обвинять, почём зря. Дескать, бесполезная птица. Только куковать умеет, да детей своих бросать. А, между тем, только кукушка склёвывает волосатых гусениц с плодовых деревьев. Помните, сколько их было в прошлом году на яблоньках наших? А другие птицы ими брезгуют. Есть польза от кукушки?
- Ага! — согласился младший, — Если бы не кукушка — не видать бы нам яблочек. Зря мы на неё напраслину городили.
- Возводили, а не городили, умник! — засмеялся Васька.
- Как не скажи, а всё верно. — вымолвил Никифор, — Прежде чем кого-то обвинить, нужно хорошенько узнать того, о ком говоришь. Особенно, если худая молва о нём идёт.
- Точно, деда! — отозвался старший, — Вот, и Манефа нам рассказывала о какой-то Марии, за которую Христос заступился. Как же он сказал? А!!! Пусть первым бросит камень тот, кто сам без греха…
- Эх, умники мои, разумники. Манефе ли не знать? Она — Божий человек. Худого не помыслит и не скажет. Да, и вам худого не присоветует.

Задремали уставшие сенокосчики в душистой копне. А кукушка, чтобы не мешать им, подала голос, да улетела. Деток своих искать…