Разве знаешь ты равного мне, моя рыжая Энн, кто грешит так же смело в твоём двадцать первом столетьи? Словно тайная метка стоит на обычном билете в этот маленький мир с бесконечным количеством сцен. Не украден он, нет — куплен честно за несколько пуль /эта плата проста, но ведь богу другой и не нужно/. Пока жив и звучишь /хотя голос и груб, и простужен/ не поймает тебя ни один королевский патруль. Центр мира всегда — там, где ты открываешь глаза. Если это не так — значит, их открывать и не стоит. Значит, нет в твоём море ни рыбы, ни лодки, ни соли… И над домом твоим не пускает побеги лоза. Моя рыжая Энн, в этом веке не властна чума — не разложен пасьянс из живущих и верящих в чудо. Так откуда в твоём двадцать первом, скажи мне, откуда эта вечно бегущая маленьким шрифтом строка? Списки новых убитых и сводки о брошенных в плен /все мы падаем в вечность, но насмерть в полёте дерёмся, словно нам не хватает на всех предзакатного солнца, или кто-то другой разобьётся в итоге взамен/.
Мне казалось — я грешен, я делаю всё поперёк, я не слышу приказов, не верю ни в цифры, ни в ноты. Но страшнее — уверенный шаг бесконечной пехоты, той, что станет наутро лишь сводкою в несколько строк.
Моя рыжая Энн…