У нее были вечные низкие джинсы «Lee»…
У нее были вечные низкие джинсы «Lee»,
слишком длинные ноги, какой-то тайфунный ветер
в темно-рыжей башке… И глаза без команды «пли!»
расстреляли тебя, и отпели, и погребли
под обломками представлений об этом свете,
да надежно, чтоб не отрыли, не отскребли…
У нее был какой-то безумно зовущий взгляд,
хладнокровные точные пальцы, как нежный скальпель…
По таким, как она, умирают, но не тоскуют и не болят.
Перед теми, к кому они временно благоволят,
разверзаются бездны, и с радостным «опускайте!»
жертву тянут туда легионы смеющихся дьяволят.
У нее был какой-то муж… То ли ассистент,
то ли режиссер на одной из заброшенных киностудий.
Был скрипучий диван, интерьеры из голых стен,
и вакхический месяц… И темный, и вместе с тем,
неожиданно светлый, как первое утро без жара и слабости при простуде
с ощущением полной готовности всех систем…
У нее были страсти — «Gitanes» и ямайский ром,
и она, как напалм, выжигала любого постельного дзюдоиста…
И, когда на рассвете, нежданно, как зимний гром,
уходя навсегда, опершись о косяк бедром,
оглянулась и протянула «asta la vista»,
ты смотрел на нее, как смотрел на пылающий Рим Нерон.