Василий Ситников Жизнь и судьба

Художника Василия Яковлевича Ситникова со мной связывали не только узы дружбы. Одно время я был его опекуном. По людоедским советским стандартам того времени его зачислили в разряд сумасшедших. С одной стороны, это позволяло избежать более серьезных уголовных преследований. С другой стороны, его в любой момент забирали без всякого спроса в психушку. Он не имел права иметь при себе паспорт, который хранил я, то вытаскивая Ситникова из неприятных ситуаций, то ответствуя за его действия. В общем, я исполнял функцию то ли патронирования, то ли юридической «крыши», по сегодняшней терминологии.
Вася Ситников был не только художником. Он был Леонардо да Винчи своего времени. Он спроектировал, например, и сделал своими руками особые байдарки, которые висели у него под потолком. Он был охотник, и у него висели шкуры самых разных зверей. Он был собиратель. У него были, например, удивительные индуистские скульптуры. Помню танцующего Шиву, приникшего к своей супруге Парвати. Она была отдельной фигуркой, которую можно было надеть и снять с его фаллоса. Очень красивая бронзовая вещь XVII века. Вообще квартира Ситникова была переполнена предметами необычайного качества, которые ему приносили какие-то экзотические люди и за которые он, естественно, не платил ни копейки.

У него была необыкновенная коллекция икон. Когда он, русский до предельных своих крестьянских корней, уезжал из СССР по израильской визе, он поручил своей сестре отдать эти иконы в музей Андрея Рублева. Там был, например, Спас XII века, домонгольского периода, причем, в идеальной сохранности, стоивший несколько миллионов золотых рублей. Лувр рыдал, чтобы его иметь.
Или совершенно уникальная коллекция вин и алкогольных напитков. Васька никогда не курил, не пил спиртного, несмотря на свой мужицкий, с распластанной бородой вид. Все иностранцы, его клиенты, приходя к нему, приносили с собой из магазина «Березка» несколько бутылок виски, джина и прочих замечательных веществ. Он, как рачительный хозяин, все это складывал в какую-то подземную кладовку, в которой после его отъезда оказался колоссальный винный склад.
Василий Яковлевич Ситников, или, как его все называли, «Васька», был крестьянского происхождения и абсолютно уникальным талантом, дошедшим до всего своим умом, писавшим философские трактаты, имевшим целую школу учеников, для которых создал особую систему преподавания. Надо представить себе субъектов, приходивших к нему на занятия, — водопроводчиков, медбратьев, людей без определенных занятий, у которых была внутренняя тяга к рисованию.

Васька был велик в своем гипнотическом воздействии на эту публику. Он, прежде всего, давал им в руки сапожную щетку, наливал на блюдце полужидкую краску, ставил холст или большой лист бумаги и говорил: «Делай изображение!» И сам показывал, как это делать. У него получались потрясающие образы, возникавшие из мглы и тумана. Обычно это были женские фигуры, — высокохудожественные образы, классно нарисованные, оттушеванные сапожной щеткой!
Сам по себе это был удивительный человек. На столе была небольшая фотография, показывавшая его в молодости. Он был божественно сложен, просто Аполлон. Когда-то он зарабатывал деньги как натурщик. По нему, действительно, можно было изучать все мышцы, каждая из которых была представлена на его мужественном торсе.
Кроме того, он в художественном институте был ассистентом лектора, показывавшим на диапроекторе слайды по истории искусств. Отсюда его кличка — «фонарщик». Много лет подряд показывая эти слайды, он получил фантастические знания по истории искусств. Студенты и профессора сменялись, а он был всегда. Память у него была идеальная, он был ходячей энциклопедией. Однако надо было подыгрывать и своему статусу сумасшедшего. Он любил видоизменять имена и фамилии, наблюдая за эффектом, который это вызывало у собеседника. Говорил не «Леонардо да Винчи», а «Линарадо да Вничи». И смотрел на меня: ну, ты веришь теперь, что я сумасшедший? На что я, понимая игру, отвечал: «Ну, конечно, Линарадо, несомненно, да Вничи». Тогда уже он терялся.

Жил он в совершенно ужасных условиях. Это был старый, пришедший в полную ветхость домишко на Малой Лубянке, в котором практически не было никаких удобств, зато было очень много тараканов. И Васька для того, чтобы избавить себя на ночь от насекомых, каждый раз перед тем, как лечь спать, плотно забинтовывался — от пальца ноги до кончика носа. Так, он думал, тараканы до него не доберутся. Одна из двенадцати его фотографий это, конечно, Ситников таким образом мумифицированный.
Самое интересное, что при таком имидже он был ужасным сердцеедом. При том, что по виду он был абсолютный бомж, дамы его обожали, девушки западали на раз. И страшно его ревновали, для чего он, конечно, давал повод. С каждой у него были бесконечно смешные разборки, скандалы, крики. Но, любя этих женщин, он любил и разборки. Ситников был очень игровым человеком, очень артистичным, а тут был театр жизни в чистом виде.
Многие вспоминавшие Ваську Ситникова, вспоминают его женщин. Это была яркая, теплая и очень человечная страница его жизни. Он вовсе не был аскетом, хотя выглядел как йог: худой, стройный, высокий, с длинной бородой. Например, была такая Лидка, девица очень длинная и, можно сказать, самая скандальная и непокорная. Васька, притом что был нищим, вынужден был дарить ей очень дорогие подарки. Я был свидетелем, когда он подарил ей просто драгоценную по тем временам итальянскую дубленку. Вот парадокс тех лет: нищий художник имеет бесценную коллекцию икон и антиквариата, огромные запасы лучших вин и напитков, и дарит любовнице роскошные шубы. Все это очень выделяло Ситникова среди художественной публики.
Замечу, что одна из его пассий была совсем молодая девушка, а он весьма уже пожилым человеком. Девушка эта, которая на сегодняшний день знаменитая художница, весьма уважаемая и почитаемая, устраивающая большие выставки, в те времена была молоденькой и хорошенькой особой, вызывающей у многих весьма приветные чувства. Но Васька был король среди всех. Она и стала, как мне кажется, такой уважаемой художницей — с подачи Васьки, будучи его ученицей. Он был великий учитель, настоящий гуру.

В Москве Василий Яковлевич рисовал картинки, которые продавали на Запад. Его работы раскупали и Элизабет Тейлор, и генерал Пиночет, правда не тот, а племянник. Сидим как-то у Володьки Некрасова, там Евтушенко солидно говорит о политике, упоминает Пиночета. А Васька ему чертиком: «А я ему картинку продал!» — «Кому?» — «А Пиночету етому».
Василий Яковлевич великолепно продавал свои монастыри и обнаженки на Запад, был рыночным художником. Но, выехав на Запад, он заявил: «хочу шедевр». Нашел спонсора — хозяина мебельного магазина Фердинанда Майера. Тот ему выделил свой замок в австрийских Альпах — ну, не замок, а просто нормальный загородный домишко. Васька для начала заколотил окна с видом на Альпы, чтобы эти Альпы ему не мешали, и три года писал безумную картину: монастырь, менты вяжут диссидента, пьяные морды валяются, дворничиха подметает, из ЗИЛа выходят члены правительства, которых можно опознать, а на переднем плане — хозяин вываливает из мешка кучу долларов, и Васька с совковой лопатой, по пояс голый, с бородкой своей козлиной… Он всегда помещал себя в картины.
Картина висела у этого мебельщика, потом он продал ее 90-летнему фабриканту кальсон, сейчас она висит у него.
Когда Загданский (автор фильма «Вася») приехал снимать в Вену, этот мебельщик Майер повез его через всю Австрию на своей машине и обратно. Андрей спрашивает его: как же так, вы столько времени на меня потратили… «Это не на вас. Это на Василия Ситникова».

Васька просидел в Вене достаточно долго, потом приехал в Нью-Йорк, поселился в Даунтауне, в районе Эй-Би-Си, чудовищный такой райончик. Он был счастлив, отказывался рисовать для Нахамкина и т. п. Он хотел быть свободным и был им. И умер он светло и нормально.
В День Благодарения откушал у Некрасовых индейки, водочки принял, его проводили до дома. Через неделю спохватились. Васенька лежал с удивленно открытыми глазами, мертвый. Сердце.

В свое время он спасся от лагерей тем, что попал в бериевскую психбольницу. Там он выжил. Он в дурдоме совершенно гениально рисовал психов. Я видел эти рисунки. Если помните, они были на сигаретных пачках, на обрывках бумажек, газетных лоскутках, а сделаны карандашами, горелыми спичками, окурками. «Капричос» Гойи по сравнению с ними — детский лепет. Но когда в Москве лет 5−7 назад собрались сделать выставку Васи Ситникова, выяснилось, что ни одной его работы на родине нет. Все ушли за кордон. То есть, у кого-то, конечно, были его вещи, но владельцы на выставку их не давали. И это легендарнейший художник Москвы.

Кабаков, Булатов — это система знаков. Когда американцы начали переговоры с Советским Союзом, выяснилось, что им не нужно русского
языка, они вполне обходятся знаковой системой. Показывают доллар, в ответ им показывают серп и молот. Диалог, то есть разговор на пальцах, состоялся. Булатов стал своими игровыми плакатами обыгрывать советские плакаты, причем умеренно. Это американцам понятно. А Васькины реалии, его сумасшедшие дома, им придуманные монастыри, вся эта бытовуха — кому это нужно? Они вполне знают Россию по тому, что выставляется на Западе. Для западных дипломатов, которые были аккредитованы в советской Москве, считалось модным вернуться и привезти картину Ситникова. Картину, на которой запечатлен их быт в Советском Союзе.
Монастыри, лубочный Кремль, пьяные на улицах, милиционер на мотоцикле. Все это покрыто филигранными снежинками, а в нижнем правом углу бородатый сатир-автор. На Западе же Ситников с его желанием создать шедевр пришелся не ко двору.

Внешне он был Распутин. Сухощавый, некогда прекрасно сложенный, на столе была фотокарточка — молодой, обнаженный торс с рельефными мышцами. Это Васька в бытность натурщиком в Суриковском институте. А ныне — лохматая, нечесаная борода, увесистый нос. Но,
главное, глаза — иногда хитрые, жгучие, умные, иногда — безумные. Глаза хлыста, сектанта. На теле майка, вся проеденная дырами. Такой наряд,
такая вывеска. И эпатаж ли? Может глубинная традиция русских юродивых во Христе — того же Василия Блаженного. Что говорил с царями, как с равными. И слушали, и слушались…
Он, Васька, очень любил показывать в лицах — как надо подавать блюдо, как грести на байдарке, как управлять страной. Но учить искусству, живописи было его страстью. Он брал сапожную щётку (!), проводил ею по краске и показывал, как надо умело и постепенно прикасаться к холсту, чтобы появилось изображение. Так получались его «обнажённые», бесовские распутницы, Дуньки Кулаковы, как он их называл. Из мерцания мелких штришков, как из мглы, возникали удивительно живые женские тела, — во тьму и уходившие.
Другой любимой темой его были пашни, поля. Бескрайние просторы, проселок, где тащится телега с понурой лошадёнкой, а на телеге, задрав бороду к небу, лежит он, Васька и бренчит на балалайке. Кажется, как «литературно», что же это — реализм? Однако живопись его была совсем не соцреалистической, привычной. Человек он был деревенский, из русской глубинки и живопись его была нутряная, очень своеобразная — не примитив, не сюрреализм — в рамки современного искусствоведения не впихнёшь. Были такие и на Западе — Лоури (Laurey) в Англии. Одиллон Редон, Джеймс Энзор, Альфред Кубин — да только Васька, вот, русский! И недаром его работы висят в солидных музеях мира.

В начале 70-х он перебрался на окраину, улицу генерала Ибрагимова, домик его на Малой Лубянке все же сломали. Поток заказчиков — а картины у него заказывали и, порой, подолгу ждали, ибо он не спешил, работал очень требовательно к себе, пока работа не будет хороша именно так, как он хотел — не отдаст! — поток сильно вырос. Его наперебой звали на приемы, в гости. Работы его разъезжались по миру, были известны, да только на родине его существование было призрачным, иллюзорным.