Интродукция — деревня в северно-западной России. Время не так уж важно, ибо в русской деревне всегда безвременье. Я была там в гостях у подруги, и все это видела своими глазами: поля с перелесками, окруженные сосновыми лесами, запах сена с ромашками и клевером, вкрадчивый вечерний туман и полотенце Млечного Пути, брошенное на готический купол раннеосенней ночи. От процветавшей некогда дворянской усадьбы остались меланхоличные, затянутые ряской пруды, полуразрушенные коробки вспомогательных служб, сложенные из дикого камня, и — роскошная липовая аллея. На ней-то и будет разворачиваться действие.
Моя подруга — назовем ее Ольга — питерский филолог, искусствовед — ах, академик Лихачев, ах, статьи академика Панченко… — голубые глаза, натуральная блондинка, широкая кость, тонкая натура, вся состоит из рефлексии и комплексов. Деревенские жители — этнографический интерес, наив, супер. Впрочем, до Эрленда Лу еще далеко. Секса в Советском Союзе то ли еще нет, то ли он только что появился…
В деревне — наследственный дом ее мужа, крепкого мужика от юриспруденции. Он гордится достигнутым в Ленинграде положением, любит с высоты своего поста помогать деревенским — немолодым уже мужикам, с которыми играл в детстве. Мужики оказывают потребное уважение, за водкой со свежепросоленными огурчиками и крепкими маринованными маслятами: «А что, Иваныч, ты, как человек ученый, скажешь вот по такому вопросу…»

Один из местных в субботу пригласил всю компанию в баню. Это процесс, ритуал. Я в нем ничего не понимаю, поэтому описывать не буду.
Мужчины традиционно парятся первыми. Женщины — после. Потом — обязательно посидеть на лавке, на широком крыльце, поговорить.
Моя подруга не любительница всего этого, но отлынивать нельзя — обидятся все, включая собственного мужа. Тем более, что в этот раз на «поговорить», а значит — выпить, закусить, он пригласил всех к себе, на только что отстроенную веранду. Самолично накрыл стол — те же грибочки, огурчики, картошечка с укропом, селедочка с лучком и крутыми яйцами, миска со спелой, с лиловым налетом малиной… Идти от владельца бани до дома подруги — метров триста, по той самой старой липовой аллее.

Мужики — красные, распаренные, с шалыми оловянными глазами, вывалились из бани и, громко предвкушающе гогоча, потопали по дворянской аллее к накрытому столу. Бабы — заходи, парься!

В бане — жуткий напряг: обилие немолодых голых тел, вовсе не затрудняющих себя гимнастикой или диетами (моя подруга, естественно, вегетарианка). Все шумно, жарко, невозможно экстравертно, с бабьими сальными шуточками и похлопыванием по разным местам… «А чтой-то ты худая такая, а? Болеешь чем? А дай-ка я сейчас тебя веничком охажу…» Тяжко для питерского интеллигента, мнящего себя…
Но вот — о счастье! — тягостный пир плоти на время прервался. Свежий воздух, ночь, луна, шумят старые липы, мелькают аристократические тени в белых кружевных накидках или изящных амазонках… Бесформенные бабы в цветастых платьях или безразмерных штанах на непросохших горячих телах продолжают весело и расслабленно реготать, нелицеприятно обсуждая своих и чужих мужиков и подначивая друг друга…
— Послушайте, у меня что-то голова закружилась, — шепчет подруга. — Я помедленнее пойду, а вы идите, идите, там стол…
— Ой, да как же, да чего же… — закудахтали обеспокоившиеся женщины. — До чего ж вы, городские, слабые все-таки…
— Ничего, ничего, со мной все в порядке, вы идите… — Ольга томно махнула рукой, отсылая…
Наконец-то одна. Лунным серебром струится ночь. Сладостно-ужасный строй черных говорящих лип, жемчужный глаз смотрит с неба. Отчего-то Ольге мучительно захотелось снять одежду. То ли очиститься от банного славянского варварства, то ли наоборот, окончательно инициироваться чем-то оргиастическим — кто там разберет этих российских интеллигентов и интеллигенток, враскорячку зависших между Чеховым и Булгаковым и как к хронической болезни привыкших к отсутствию почвы под ногами…

Одежда ложится в траву уснувшей кошкой. Влажные прохладные пальцы ночного воздуха ласкают кожу. Ольга вскидывает руки к небу. Блики нежнейшего лунного перламутра каплями стекают от кистей, к подмышкам, вниз… Дворянские призраки приглушенно переговариваются поодаль, причудливая смесь из ранних, дочеловеческих стихов Пастернака и верлибров срывается с Ольгиных губ, чуть слышно ржание породистых коней…

Коней?
Деревенские тетки дошли почти до Ольгиного дома, постояли, договаривая о своем, глядя из темноты на уже веселящихся мужиков, поджидая подружку. Ее все нет.
— Чего мы ушли-то? — резонно вопросила одна из старших. — Может, она сомлела там, лежит?
Мигом всколыхнулись, как озеро под порывом ветра, топочущей толпой кинулись назад. А там…
— Ольга! — ахнула та, что очнулась первой. — Ты чо?!! Чо ты делаешь-то?
Мучительный стыд, выброс адреналина. Реципиент всех гормонов у петербургского интеллигента — голова, независимо от биологии.
— Ничего особенного, просто загораю.
— Чо-о?!! — хором.
— Не волнуйтесь, бабы, сейчас я все объясню. Вот вы ведь знаете, что люди на солнце загорают? Это считается для здоровья полезно. И видно, разумеется, невооруженным глазом. А есть еще особый загар, лунный. Видите Луну? Сейчас полнолуние. Так вот если постоять под полной луной, так на коже образуется особенный лунный загар. Простым глазом его не видно, но есть у него странное свойство… Всем древним культурам это было известно, и составляло предмет особого, тайного знания, доступного немногим…

От переживаний и деталей развернувшейся сцены (только представьте!) Ольга вошла в тот особый вид транса, в который входят на лекции хорошие университетские преподаватели. Бабы позабыли закрыть рты, замерли в предвкушении…

— Лунный загар делает любую женщину невозможно привлекательной для мужчины. Даже если его чувство к ней давно угасло, или его не было вовсе. И главное — он сам не может понять, в чем дело… Но его к ней тянет, тянет… Это сила Луны, ночного светила… Есть еще одна тайна: принимая лунный загар, нужно назвать и представить себе того мужчину, которого хочешь привлечь. Это работает на той же основе, что и древние заговоры…

Словно и вправду завороженные, бабы слушали Ольгу, глазели на Луну. Думали. Потом вдруг одна, лет сорока пяти, решительным жестом сдернула с себя блузку пятьдесят шестого размера, швырнула ее наземь. Вслед за ней зашевелились, затоптались на дороге и остальные. Безумие оказалось заразительным — юбки, кофты, растянутые тренировочные штаны, советские трикотажные панталоны, необъятные лифчики вперемежку падали на траву.
— Тапки с носками тоже снимать? — деловито спросила недавно родившая третьего ребенка молодайка, уютно придерживая похожие на поросят молочные груди.
Не в силах говорить, Ольга кивнула.
Подражая раздевшейся первой заводиле, бабы вскинули руки к Луне, сдержанно загудели.
— Петька… Васька… Семушка… даже Федор Иванович… — слышала зажимающая руками рот и давящая в себе нервный хохот Ольга.
Мужики на веранде выпили уже по третьей стопке. Закусили селедкой, грибочками.
— А где ж наши бабы-то? — спросил кто-то. — Пора бы…
— Вроде были уж здесь, я слыхал, а потом…
— Чего ж потом-то?
— Так бабы же, что им взбредет…
— А пошли поглядим, не случилось ли чего…
Шли сторожко, между лип, тревога за родных баб мешалась с желанием пошалить. Напугать, быть может? Шушукались…
Светлые силуэты на аллее заставили замолчать и даже протрезветь. Никто, кроме юриста, не бывал на «Жизели», но все же… все же… Виллисы? Русалки? А наши-то где?!

С топотом ринулись вперед…
А там, на оставшейся от старой дворянской усадьбы аллее, средь иронично переговаривающихся старых лип — с десяток крестьянских баб, от тридцати пяти до шестидесяти, нагие, с воздетыми руками, с умытыми одинаковой жаждой любви лицами…
Немая сцена. Лишь тысячелетний лунный перламутр равнодушно струится на две замершие друг напротив друга группы людей…