Афган — дело тонкое
Четверть века прошло после вывода советских войск из Афганистана. Сменилась эпоха, в России выросли поколения, для которых та война за перевалами Гиндукуша стала лишь страницей истории. И уже многим не понять, что делали наши войска в далекой стране, за что погибло 15 051 человек, 417 пропало без вести, 54 000 было ранено. А ведь они честно выполняли свой воинский долг и свято верили, что все это во благо Родины. 15 февраля 1989 года считается датой окончания той войны. Корреспондент «Культуры» был в рядах тех, кто четверть века назад выходил из Афганистана…
Зима в Кабуле выдалась холодной — морозец минус десять, поземка. Такое здесь
бывает редко, в афганских домах система отопления вообще не предусмотрена, греются от очага. У нас тепло — в фанерных казармах гудят трубы центрального отопления, в палатках раскочегарены докрасна «поларисы» — самодельные печки из гильзы от 152-миллиметрового снаряда, в которую капает солярка. Тепло и на душе — скоро домой. Сидим на чемоданах, ждем и… не верим.
— Дембель не тот, кто больше прослужил, а тот, кому меньше осталось, — жизнерадостно утверждает майор Можайцев, которому выезжать с передовой группой штаба дивизии на несколько дней раньше. — Встречу вас в Хайратоне (афганский город-порт на пограничной реке Амударье) с черным хлебом-солью, пивка припасу…
Жизнерадостного майора хочется послать куда подальше, но нельзя — старший по званию, да и сейчас он для нас как барометр — уедет, значит и нам «стрелка» вскоре покажет путь домой. Обещали, что Новый год уже будем встречать дома. Но не сложилось. Поздравления Горбачева слушали под разведенный спирт и старые запасы голландских сосисок. Про нас из Москвы — ни слова. Про Афганистан тоже. Прапорщик Шурик Чернявский нарыл где-то «красной рыбы» (кильки в томатном соусе) и супердефицитной картошки, из которой приготовили деруны на настоящем подсолнечном масле. Был даже торт — из крошеного печенья, перемешанного со сгущенкой. А вот фейерверка не было: сигнальные ракеты пускать запретили.
«Карандашик» со звездочками
— Писатель, полетаешь с нами напоследок? — командир экипажа самолета-ретранслятора капитан Саша Гоготов всегда повышал мой творческий статус.
Хорошая идея — накануне вывода войск увидеть всю диспозицию с высоты 8000 метров. Заодно послушать, что на земле творится — ретранслятор, напичканный аппаратурой, предназначен для обеспечения переговоров подразделений, находящихся вне зоны радиосвязи, в горных ущельях.
Ровно в 6:00 «Ан-26» оторвался от земли — на смену тем, кто кружил в небе Афганистана ночью, обеспечивая связь всему контингенту советских войск. С кабульского аэродрома самолеты, чтобы не врезаться в скалы, набирают высоту по спирали.
— На Саланг идем, там мотострелковый батальон с «духами» воюет, — говорит командир, и мы уходим от Кабула на север.
Внизу петляет дорога, кажущаяся с высоты ниточкой. Город Чарикар — это еще до перевала, Пули-Хумри — уже за ним. Между ними двести километров горных серпантинов и десятки тоннелей, самый длинный из которых — 2,7 километра. В ноябре 1982 года в результате взрыва бензовоза в нем погибло 176 человек. Если моджахеды устроят что-то подобное, встанет вся уходящая домой 40-я армия…
Через мощную оптику хорошо видно, что практически вся трасса забита бронетехникой и автомобилями. Сплошные заторы — путь занесен снегом, и колесная техника отчаянно буксует на подъемах. Через несколько дней нам тоже предстоит вступить на эту «дорогу жизни».
Бой мотострелков закончился быстро — с помощью самолета-ретранслятора на «духов» навели артиллерию и вызвали вертолет, чтобы эвакуировать раненых. Два «трехсотых» — «карандашик с тремя звездочками» и просто «карандашик» — значит, ранены старший лейтенант и рядовой.
Летим дальше над провинцией Бамиан. Где-то внизу затерян в горах кишлак Джихай. Там погиб Андрюшка Бобровский…
Третий тост
С Андреем мы разминулись на кабульском аэродроме в конце декабря 1987 года. Я прилетел из Ташкента, тайком от таможни провез проспоренную ему бутылку шампанского и намеревался благополучно доставить ее в Баграм, где в 345-м десантном полку служил старший лейтенант Бобровский. Когда наш борт приземлился в Кабуле, на взлетную полосу выруливал транспортный «Ан-12» — «Черный тюльпан» с «грузом 200». В одном из цинковых гробов летел в Рязань и Андрей. К жене и еще не родившейся дочери…
Вообще на те «боевые» он, командир роты связи, мог и не идти — до отпуска оставалось менее трех месяцев, и по неписаным законам ему полагалось быть «на сохранении», не высовываться с базового лагеря. Это правило распространялось на всех отпускников и тех, у кого заканчивался срок службы в Афгане. Погибнуть за три месяца до встречи с домом никто не хотел. Андрей пошел, не хотел отправлять вместо себя молодого лейтенанта. Сказал: «Это крайний раз». Оказалось — последний.
Осколком от разорвавшейся душманской мины Андрею перебило ноги выше колен. Наступал вечер, и горы затянуло туманом — «вертушки» по такой погоде прилететь не могли. Офицера всю ночь несли на носилках. Он старался шутить, говорил, что до отпуска успеет подлечиться и еще заберет из роддома свою дочку. Но кровь не останавливалась, и силы иссякали. Утром, на рассвете, Андрей умер. «Жаль, не успел…» — были его последние слова.
С друзьями Андрея, которые рассказали о последних часах его жизни, мы выпили по глотку «его» шампанского. Оставшееся закопали в прокаленную афганскую землю. «Чтоб в День Победы смог / как равный, вместе с нами, / он выпить свой глоток / холодными губами», — симоновские строки стали Андрею эпитафией.
Яна Бобровская (как и хотел назвать дочку Андрей) родилась 28 марта 1988 года, спустя три месяца после его похорон… Жена Таня, овдовевшая в 22 года, растила ее одна. В их квартире в Рязани на видном месте стоит фотография Андрея — навсегда молодого, сильного и красивого…
Когда в компании «афганцев» произносят третий тост, я всегда вспоминаю Андрюшку Бобровского.
…Полет над Афганистаном продолжается уже на восток — внизу Джалалабад.
Там мне побывать не довелось, зато оттуда родом «боевая подруга» — обезьянка Микки. Ее, контуженную и ошалевшую от взрывов, привезли разведчики после одной из операций. Микки пошили бронежилет, из половника изготовили каску и выстрогали из доски автомат. Во время ракетных обстрелов она истошно орала и скакала в своем снаряжении по боевым позициям. Успокаивалась на руках у старшего лейтенанта Саши Апрельского, которого только и признавала как своего хозяина. Микки потом успешно «эмигрирует» в Россию и надолго пропишется в рязанском десантном полку.
— На Хост летим, — комментирует разворот самолета капитан Гоготов.
— Там ведь уже нет наших, — говорю ему. — До Пакистана рукой подать, шарахнут «Стингером».
— Приказ. «Зеленые» (военнослужащие народной армии Афганистана) от «духов» отбиваются, не могут с Кабулом связаться, — объясняет командир.
Хост… Знакомые места. Там проводилась операция «Магистраль». Там сражалась знаменитая 9-я рота, та самая. Оттуда начался первый этап вывода советских войск из Афганистана.
Девятая рота
… Из приключений на блоке — только проческа кишлака или, на худой конец, вылазка за водой на дно соседнего ущелья. А так — тоска смертная. Блок — пятачок каменистой почвы 20 на 20 метров на нашей горке. В выдолбленной каменной глыбе — трофейная пакистанская палатка, девять оборудованных в камнях огневых точек, которые смотрят глазницами во все стороны. Семь гвардейцев-десантников, сержант Юрка Умрихин и я, каким-то нелепым образом назначенный ими командовать…
— Какой, к черту, журналист? — замкомдива полковник Пархоменко на КП 103-й дивизии привык общаться через ларингофон раскатистым басом с матюгами. — Звание есть? Страшный лейтенант? Дуй впереди собственного визга в батальон к Гиви, у них там командир разведвзвода рожать собрался. Заменишь его…
Сказал, как отрезал и, похоже, забыл уже. Дую к Гиви — капитану Исаханяну (будущему Герою России, генералу), который так же серьезно напутствует: «Принимай взвод, Витек!» Все еще кажется, что надо мной прикалываются, что шутка тут такая для «писателей» припасена, ну, чтобы веселее было на войне. Нет, все всерьез…
Горка у нас уже третья или четвертая. Меняем периодически место, чтобы «духи» не пристрелялись. Прикрываем колонны, которые идут в разблокированный Хост. Сейчас с одной стороны пропасть, там и одной позиции хватит, три — на передке, который выходит на препаршивейшее ущелье, заросшее кедрачом, еще три — на левом фланге. Мой окопчик — в центре, чтобы боем руководить. Я вошел в роль командира и уже успел пнуть бойца Степанова, заснувшего ночью на посту. Потом два часа рассказывал ему о том, что могли проделать с нами подкравшиеся душманы. Тем не менее было стыдно за свой неинтеллигентный поступок. Степанову тоже — но за свой: «Не говорите, пожалуйста, никому. Я больше никогда не засну, честное слово».
К бдительности командиры призывают так часто, что слово это превращается в пустой звук. Пока не почувствуешь на собственной шкуре. Сидели с Умрихиным возле тлеющей головешки, — за жизнь терли. Вообще-то костерок мы раскладывали только утром и вечером, когда дым смешивается с туманом и не демаскирует наш блок. В темноте — боже упаси. Труба над печкой в палатке всегда была прикрыта, чтобы искры не летели. А тут забылись.
… Разрыв произошел в двух метрах, аккурат под нами, и если бы не большой валун, под который легла мина, подпортило бы нам шкурки основательно. А так только взрывной волной шарахнуло, да осколки волосы подстригли. Откуда стрельнули — не поймешь, ни вспышки, ни звука выстрела. Зато как мы потом воевали! Умрихин орет: «К бою!» Я тоже чего-то ору. Шмаляем во все стороны, в окопчики залезли, гранаты мечем как подорванные. Соседи тоже возбудились — огнем поддерживают. Гиви орет по рации, просит доложить обстановку, сообщить о потерях. У нас уже потери? Вот так посидели… А главная мысль: знает ли Исаханян, что мы костерок-то недогасили, и из-за этого вся свистопляска и началась?
Потом с соседнего блока в горы ПТУР запустили — там так жахнуло! Оказалось, что они засекли в невидимой нам дальней части ущелья вспышку от минометного выстрела, а туда ни автоматом, ни пулеметом не достанешь. Не пожалели противотанковую управляемую ракету, чтобы за нас отомстить.
Так до самого утра в окопчиках и просидели. Потом Гиви пришел — поругал за перерасход боеприпасов, но не сильно. Про костерок не говорил. Ну и мы ничего не сказали.
А еще запомнилась проческа! Войти ранним утром в душманский кишлак — тот
еще экстрим. Задача — найти склад с «эрэсами» (реактивными снарядами), которыми «духи» обстреливают блоки и колонны. Вооруженные моджахеды всегда успевают уйти из кишлака до нашего появления, да и все жители уходят, даже собаки. Впрочем, Исаханян и не спешит перекрыть им отход: к чему нам лишние потери? Сказали «эрэсы» искать, этим и займемся.
Кишлачок попался хороший. «Эрэсов», правда, не нашли, зато обошлось без неприятных сюрпризов. А где-то неподалеку сидела в это время на своем блоке и точно так же прочесывала кишлаки 9-я рота 345-го парашютно-десантного полка. Полк этот уходил из Хоста последним из группировки, прикрывая остальных, а рота, как последняя по нумерации, замыкала завершение операции… В том последнем бою десантники потеряли 6 человек убитыми и около 20 ранеными. Такое вот кино. Про войну.
Мы выходим на рассвете…
— Можайцев уехал, пока ты там летал! — встречает меня Шурик Чернявский. — Нам на завтра команда — в шесть утра уходим.
Наконец-то! В голове навязчиво звучит: «Мы выходим на рассвете, над Кабулом дует ветер,
раздувая наши флаги до небес…» Колонна вытягивается в «ниточку», в сторону чарикарской «зеленки» — транспортные машины вперемежку с бронетехникой, по-боевому, на случай нападения моджахедов. В общем, все как обычно. Будто не домой едем, а на очередную операцию.
Саланг на удивление прошли быстро — всего-то за 24 часа доехали до Пули-Хумри и без задержки двинулись в сторону Мазари-Шарифа. Оттуда до Хайратона рукой подать. Но не доехали километров десять до границы, как поступила команда: «Стоп! Разбить лагерь. Быть в готовности к выдвижению на… Кабул!» Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Какой Кабул? Наша дивизия последней выходит, там никого не осталось кроме посольства и батальона охраны. Шутка? Ошибка? Ничуть. Оказывается, вероятность возвращения в Кабул была действительно высока.
— В Политбюро существовало мощное лобби «ястребов», которые всячески препятствовали ходу выполнения соглашений по выводу войск из Афганистана, — рассказал мне генерал Борис Громов, который командовал в то время 40-й армией и руководил выводом советских войск. — Мне поступали крайне противоречивые команды, и хотя я понимал, что операцию по выводу надо завершать в установленные сроки, все зависело от воли высшего руководства страны. Помню слова Громыко еще перед началом первого этапа вывода 15 мая 1988 года: «Ни при каких обстоятельствах мы не можем потерять Афганистан». Он ясно понимал, что если сегодня мы оставим Афганистан, то завтра нам придется защищать свои рубежи от исламских орд уже в Таджикистане или Узбекистане…".
Активно препятствовал выводу войск и министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе, на сторону «ястребов» одно время склонили даже генерала армии Валентина Варенникова, который возглавлял представительство Минобороны в Афганистане. По некоторым сведениям, даже готовились провокации, чтобы начать полномасштабные боевые действия.
…В середине января 1989 года генералу Громову поступила команда из Москвы дать точные координаты баз полевого командира моджахедов Ахмад-Шаха Масуда — «Панджшерского льва», который со своими многотысячными отрядами контролировал Саланг. По ним предполагалось нанести удары 9-тонными бомбами, задействовав для этого бомбардировщики авиадивизии, дислоцированной в Эстонии. В то время ею командовал генерал Джохар Дудаев.
Громов понимал, что бомбовый удар всех моджахедов не уничтожит, зато спровоцирует нападения на колонны советских войск. Особенно могли пострадать те, кто шел в арьергарде. На помощь им вернутся те, кто уже успел уйти за Саланг, и война в Афганистане продолжится. Командующий принял решение на свой страх и риск — дал координаты для бомбежки незаселенных горных районов. В результате удары были нанесены, но никто не пострадал.
Ахмад-Шах оценил поступок советского генерала и приказал своим моджахедам беспрепятственно пропустить «шурави» через Саланг. В итоге весь контингент советских войск вышел из Афганистана без боевых потерь. Так что солдатские матери должны низко поклониться генералу Громову за то, что он нарушил приказ и не дал повода спровоцировать жесточайшие бои.
— С Ахмад-Шахом Масудом мы потом созванивались и переписывались, он просил поддержки в борьбе с талибами, приглашал в гости, — вспоминает Громов. — Но я ему сказал, что с меня хватит своего Афганистана, и больше я туда не поеду ни в каком качестве, даже туристом. Пригласил его в Москву, мы даже договорились подписать символический договор о мире между Россией и Афганистаном. Не успел Ахмад-Шах приехать… Нам было бы что вспомнить.
…На советско-афганской границе мы просидели в неведении больше недели, рассматривая в бинокль узбекский город Термез, который непривычно ярко светился по ночам. Это были томительные дни ожидания, когда начинали сдавать нервы и уже казалось, что готов вернуться обратно, только бы не сидеть в палатке в полном бездействии. И лишь в ночь на 11 февраля была дана команда начать движение в сторону границы.
Нас не встречали оркестры, фотокамеры и высокое начальство — боевая десантная дивизия вернулась на Родину под рев двигателей и шелест боевых знамен. Спустя четыре дня, 15 февраля 1989 года, война в Афганистане закончится — его покинет командарм, и уже эти кадры войдут в историю. Историю, которой сегодня исполняется 25 лет.