В мире кукол, пахнущих одинаково — дорогим парфюмом / дешёвой страстью,
день наполнен пустыми страхами и желаньем добиться власти
над природой чужой, податливой, забирающе-отдающей.
И неважно, что за расплатою к ним приходят людские души
— куклы смотрят глазами серыми, из стекла и дамасской стали.
Измождённые полуверою, не забывшие жизни тайной,
здесь не выживут и не выскользнут сквозь асфальт в небеса /нет хода /.
Опадает сухими листьями древность записей генокода,
обнажается швом распоротым незнакомый узор звериный,
да мелькает в руках проворных дней, ночей и лет крестовина.
У иных проступают жалобно на спине рудименты крыльев,
но таких укрывают саваном, им поют в темноте тактильную,
бесконечную песнь молчания … Колыбельная дышит холодом,
но отрадно её звучание для сердец, пустотой расколотых.

Всё, что содеянно «по уму» — тронутый тленом гордыни хлам.
Думай: а нужен ли ты кому с сердцем, что вдребезги/пополам?
Илом разлуки на дне души смутная боль осядет.
Мудрость советует не спешить стряхивать с рук, не глядя,
веру с любовью и их сестру, вянущую надежду.
Память и волю предать костру — лёгкая блажь невежды.
Сможет потом отменить приговор страха рука чужая?
Совесть, как тихий квартирный вор, ключик мастырит к раю.
Не переступит его порог воющий о прощеньи,
но опоздает
спустить курок
в следующем воплощеньи.

Вынуть бы сердце ненужной деталькой из плотского «Лего», да выкинуть в мусор.
Тёлочки это прозвали «печалькой» и проживают с невянущим вкусом
/дурные коровы, с ментальною жвачкой, на лугах гламурной тоски/.
Что мне делать с небесной подачкой, если душу взяли в тиски
Сцилла нежности новой и Харибда забытой боли?
Одиссей из тебя хреновый, заплутавший в борьбе с собою.
Да и я - ещё та Пенелопа /только держись, если честно/.
Но из кубиков с буквами «П, О, П, А»
иногда получается «Жизнь», как известно.