СубВысоцкий для субнарода

Тридцать два года для человека (даже нынешнего, инфантильного) — возраст необратимой зрелости. Для народа (тем паче современного, растерянного) — срок, которым вполне испытывается и проверяется память.
Высоцкого помнят прочно, живо, остро и любовно.
Не просто друзья, партнеры, коллекционеры — страна помнит.
Причин к тому несколько. Едва ли не первая среди них — Высоцкий очень вовремя умер. Ох, сейчас выскочит кто-нибудь из кустов с воплем: «Как это вовремя?! На сорок третьем году — тебе бы так!»
Мне бы так не надо. Правда — не хочется. Никому не пожелаешь — рано.
И все-таки Высоцкий умер вовремя. В том смысле, что весь его путь уложился в одну эпоху. Идеально для легенды. Герои именно вот с такой — «линейной» — судьбой переходят из земной жизни в посмертную славу гладко, без заусенцев.
Через месяц мы вспомним еще одного «везунчика» — Андрея Миронова. Он ушел в 1987-м, в сорок шесть, на излете — режима, строя, государства, мироощущения. Сколь ни кощунственно звучит, успел.
Миронова тоже любят до сих пор — почти как Высоцкого. Без оговорок и обременений. Без разнообразных тягостных «но». Но — в 93-м требовал расстрела Белого дома, но — зарезал собутыльника, но — женился на аферистке и потерял квартиру, но — пел по забегаловкам, но — уезжал из страны, бесславно вернулся, но — сделал пластику и судил «Фабрику звезд», но — сменил ориентацию, но — рекламировал финансовую пирамиду…
Где-то вина, где-то слабина — осадок все равно остается. Как много «но», и как мало их нужно, чтобы разрушить сказку, погасить ореол. Чтобы публика сказала: он мал и мерзок, не как мы, он гораздо мерзее и гаже!
Высоцкий кумиром жил, кумиром ушел. Счастливчик.
Существование в нескольких эпохах — будто преодоление пропасти в несколько прыжков. Попробуй оттолкнуться от воздуха и красиво пролететь остаток пути.
Пугачева, скажем, легендой уже не станет. Хотя все задатки к тому имелись. Тонка грань между «легендарный» и «пресловутый». Собственно, пресловутость — это и есть перезревшая, подгнившая легенда.
На похоронах Владимира Высоцкого 28 июля 1980 года его младший товарищ Никита Михалков сослался на Герцена: «Человек, поступки и помыслы которого не в нем самом, а где-нибудь вне его, тот раб при всех храбростях своих». И добавил: «Володя всегда был человеком, поступки которого были внутри его, а не снаружи».
В этом, пожалуй, суть. Пить, гулять, жениться, расставаться, мчаться куда-то — не ради того, чтобы поддерживать статус ньюсмейкера в подзаборной прессе (а дальше лицемерно с ней судиться и снова попадать на первые полосы), а потому, что понесло, закрутило, потому что душа болит и требует… Страсть греховна, но в глубине души все мы верим, что копеечный расчет греховнее.
Высоцкому достался крест по плечу. Тот крест, под тяжестью которого сформировался именно Высоцкий. Испытания нового времени, возможно, сохранили бы его как человека, но убили бы нашу общую легенду. Холодность государства он вынести мог, равнодушие публики — вряд ли. Сегодня ничье творчество не становится явлением в масштабах страны. Ибо вместо единого культурного пространства у нас пестрое собрание субкультур: ниши, отсеки, загончики, сообщества, закрытые клубы.
Гораздо проще и во всех отношениях выгоднее противостоять одному официозу, нежели бесчисленным мелким альтернативщикам. Чему они альтернативят — непонятно. Друг другу, видимо.
В нынешней России всенародных кумиров нет и быть не может. Имена новых «звезд» не в состоянии воспроизвести даже массовка на открытии-закрытии ММКФ. Связано это с тем, что и народа, строго говоря, нет. Есть скопление субнародов на общей территории. Я не национальности сейчас имею в виду, а жизненные ценности. Объединяет, скрепляет нас только память. В том числе — о Высоцком.
Чем больше дурного мы узнаем про реального Владимира Высоцкого, тем, как ни странно, милее легендарный образ. Благородная «крутизна», направленная на саморазрушение, куда выше быдловатой, агрессивной, распальцованной крутизны новых времен. Тяга к пижонским курточкам и иномаркам — прелесть что такое на фоне человеческой породы, для которой деньги всегда на первом месте.
Люди, ставящие деньги на вторую ступеньку своего личного пьедестала, — вот чего до зарезу не хватает сегодня. Не надо бессребренничества — одна шинель, две пары сапог — проехали. Главное: пусть будет хоть что-то дороже денег. Только с такими ребятами можно дела делать.
Женщины… Ну, женщины — да. Тут Высоцким наворочено. Не меньше, чем остальными. Но и не больше. Мне доводилось беседовать с Мариной Влади, и я видела, как до сих пор непритворно теплеют ее глаза при слове «Володя»… Подвиг его не забыт: он женился на звезде. Она была и выше, и краше, и несопоставимо успешнее. А он рискнул. Сколько горя затем принес — отдельная песня, но Высоцкого хватило на то, чтобы протянуть руку этой сказочной жар-птице. Отважных изменников (изменщиков) вспоминают с любовью — в отличие от боязливых предателей.
Высоцкий пел о мужском. О двух главных ипостасях мужского — войне и любви. Война вообще — как преодоление. Любовь — как смирение. Единственная ситуация, когда мужчине не стыдно подставить голову: хочешь — бей. «Сам, как пес бы, так и рос — в цепи…», «Когда я тебя на руках унесу туда, где найти невозможно…» — сколько в этом гипнотической чувственной силы. И Высоцкого давно нет, и известно про него больше, чем хотелось бы, а ноги подкашиваются…
Из одних только баллад Высоцкого можно составить сагу женской судьбы: «О рыцаре», «О юнге», «О цветах, деревьях и миллионерах», «О любви», «О коротком счастье», «О ненависти», «О манекенах», «О вольных стрелках», «О брошенном корабле», «Об уходе в рай»…
Во многом слабый, Высоцкий стал для нас воплощением силы. Сильной руки, в частности — в культовой роли Жеглова. Решительный, твердый, и чтобы судил не по закону, а по совести — вековечная русская тоска. Никогда шараповы не обойдут в нашей стране жегловых. И Бог бы с тем, что первые не выросли. Страшно жаль, что вторые перевелись.