Проникаю. В тебя. До сердца. До неровностей и кости. Я давно уже как младенец в твоей сильной большой горсти. Ножки-палочки, ручки-прутики, раз увидеть — не отвести. Нам давно уже все «до лампочки» — так вдышались, что не спасти. Нам же хочется не молчать, одновременно говорить, глазами есть, обнимать и пить. Неужели когда-то придется нам одним друг без друга жить?
***
Но вращает суставы жизнь, выворачивает до крови. Говорят: «Куда все идут, туда и ты иди. Понимаешь, дура, нет на свете такой любви! Хватит верить в сказки, растить тыквы, скупать маски… Видишь, все живут? Так и ты живи! Как ты душу свою не насилуй, ничего ведь себе не нашла? Улыбнулась сквозь слезы и через силу. и пошла!»
***
И мне наверно, милый, не отдать тепла, не сказать…, не докричаться с другого берега. У меня к тебе не любовь, а краснеющие глаза, у меня до тебя — истерика. Связки врозь, в горле кость, не кричать, не надеяться… Нет на свете такой любви. Или есть, но в нее не верится.
А земля-то по-прежнему крутится, неприкаянная земля. У меня до тебя — распутица, сотня мальчиков у руля. Не поверить, не думать, что кажется, была правдой людская молва: не любовь это, просто кашица, просто каша из топора.

Так зачем же опять развожу очаг, тихо гаснущий у жилья? А чужие мне говорят: «Стирай запах его с белья, вымывай, все под хлор, кипяти. У тебя и твоей любви больше нет одного пути!»
Да, внутри жженый луг, камни, мел, да крутые рвы… На остатки вен и на кожу рук наложили крест-накрест швы. Ампутация и культя, жизнь — пульсация до локтя, неустанный поток неровный, словно наш единый горячий пульс разделили на два монотонных…
Мой родной, солнца свет… Темноглазый солдатик из стали… Раз мы не умерли от того, что нас друг у друга нет, значит, нас таки залатали…