***
Есть такое народное поверье — не заходить в лес на закате, ибо в этот час грань между мирами очень тонкая. И можно встретить нечисть разную, вышедшую на охоту за человеческими душами.
***
История эта произошла в шестидесятые годы двадцатого века.
Вовсю бушевала «Холодная война».
Встряхнул Мир и поставил человечество на порог атомного безумия Карибский кризис.
Вовсю пели Битлы и Роллинги. На пике был Элвис.
Загнивающий капиталистический мир неудержимо катился в пропасть.
А наша огромная страна практически оправилась после чудовищной войны.
Уже совершил первый полёт в космос улыбчивый советский парень Юрий Гагарин.
Росло производство и сельское хозяйство.
Строительством знаменитых «Хрущевок» — в городах решался жилищный вопрос.
А на селе вскоре должны были отменить трудодни, чтобы колхозники вздохнули свободнее. Смягчили налог на домашний скот, ведь животные — большое подспорье в жизни селян.
Куры, утки, гуси, свиньи. Но главенствующую роль играла корова.
И кормилица, и поилица, а, когда нужно, и тягловая сила. Без коровы немыслимо было хозяйство в деревне. И все следили, чтобы она была накормлена, напоена и в чистоте. Зимой, понятное, дело скотина в коровнике, и кушает заготовленные на зиму корма. А весной, с конца апреля, стада выходят на пастбища. И если выпасом колхозного стада занимается специально обученный человек, которому за это ещё и платят, то есть пастух, то личных коровок пасут все по очереди.
Чаще всего в роли добровольно-принудительного пастушка выступает мальчишка, лет девяти — одиннадцати, которому ох как не хочется тянуться с рогатыми животными на неблизкий выгон.
Но никуда не денешься.
И вот, на утренней зорьке, как только солнце начинает подниматься над горизонтом, а трава еще блестит от капелек росы, в начале деревни слышится щелканье бича — то пастушок созывает на выпас домашнюю скотину. Со дворов хозяйки выводят своих Пеструшек, Буренок, Зорек, Ночек и Рыжух, и те не спеша идут по улице, позвякивая колокольцами и изредка издавая протяжное:
— Му-у-у.
А сзади плетется хмурый не выспавшийся парнишка, и щелчками бича подгоняет зазевавшихся рогаток.
На пастбище, пастушок устраивается поудобнее и изредка бросает недовольные взгляды на мерно жующих сочную траву коров. Все мысли его с такими же, как и он сорванцами, что сломя голову носятся по деревне, воруют яблоки и купаются в пруду.
Но все рано или поздно кончается, подходит к концу и этот унылый, для мальчишки, день. И вновь посвист и щелканье бича, и вновь рогатое стадо с мычанием шествует по пыльной дороге, только уже домой — в сторону деревни.
А на встречу уже распахиваются ворота и выходят хозяйки. Буренки и Зорьки, Пеструшки и Чернушки, радостно мыча спешат в родные стойла.
Коров становится все меньше и меньше, и вот умаявшийся за день парнишка стоит у ворот своего дома, где его встречает мать. Да вот беда — их Звездочки-то и нету. Нету кормилицы. И улица позади пуста.
Мать всплеснула руками:
— Ох, лишечко! Васька, а где же корова?
Васька стоял, потупившись и молча разглядывал пальцы своих босых ног.
— Васька! Отвечай, зараза! — не унималась мать. — Куда Звездочка запропастилась.
На шум, со двора вышел невысокий кряжистый мужик, в широченном галифе и солдатской гимнастерке. Мгновенно оценив ситуацию, он вожжами, что держал в руках, стал почем попадя хлестать Ваську. Тот пританцовывал и прикрывался руками.
— Миша! Забьешь хлопца! — мать перехватила руку, занесенную для очередного удара.
Миша зыркнул яростно, сначала на жену потом на сына, вырвал руку и рявкнул:
— Ищи! И, чтоб без коровы не возвращался!
Незадачливый пастушок — Васька, сверкая босыми пятками бросился бежать по улице.
Родители его постояли еще некоторое время, а потом отправились в дом. Мать занялась привычными домашними хлопотами, изредка бросая на мужа озабоченные взгляды, но так и не решилась ничего сказать.
Михаил сидел на лавке и мастерил берестяной короб. Работа не ладилась — все валилось из рук. Напрягали укоряющие взгляды жены, испуганные мордашки младших детей, что выглядывали с печки. Но главное — мысли о Ваське. Сорванец! Корову потерял! Корову! Паскудник! А все равно — душа не на месте. Зачем он его послал? Самому надо было идти.
Он отбросил в сторону недоделанный короб, смачно выругался, нахлобучил кепку и стуча сапогами вышел из дому.
По вечерней улице выбрался за деревню. Прошел колхозным полем, где зеленела картошка и, миновав небольшой перелесок с круглым прудиком, Михаил оказался на выгоне. Огляделся — пусто, никого не видать. Легкий ветерок шевелил море цветущего клевера, и белые цветы казались пенными гребнями на зеленых волнах. Огромный багровый шар Солнца клонился к закату, и уже цеплялся нижним краем за зубчатую кромку далекого леса.
— Васька! — сложив руки рупором зычно закричал Михаил. —  Васька!
И ничего, лишь порскнула стайка каких-то птичек, притаившихся в траве, да на мгновение стих стрекот цикад.
— Васька!
Нет ответа.
— Васька!
— Папа…, — далеко-далеко, на пределе слышимости донеслось до Михаила.
— Васька, ты где! — заорал он с удвоенной силой.
— Папа…
Кажется у леса.
— Васька! Я иду!
И Михаил, не разбирая дороги, через луг, стремглав бросился к виднеющемуся вдали лесу. Из-под ног его, веером разлетались кузнечики, шурша травой разбегалась мелкая живность.
Вот и опушка. Михаил, тяжело дыша остановился и огляделся округ. Никого.
Темнело. Солнца уже не было видно. Среди деревьев обосновался сумрак. Тени причудливо изменяли привычные очертания предметов, делая их похожими на нечто потустороннее и фантастическое. Мрак и тьма осторожно принимали лес в свои объятия.
— Васька, — попытался крикнуть он, но из натруженных бегом легких вырвался лишь придушенный хрип.
Михаил отдышался и уже громче позвал сына:
— Васька!
— Папа, — донеслось из-за деревьев.
Ломая кусты и мелкую поросль подлеска, он, как лось бросился на голос.
— Папа, — через мгновение голос прозвучал, с другой стороны, чуть дальше.
— Васька! — Михаил руками отводил в сторону ветки силясь разглядеть сына. — Стой, где стоишь!
— Папа…, папа, — голос раздавался все дальше и дальше.
Не разбирая дороги, спотыкаясь о корни деревьев и время от времени попадая лицом в липкую паутину, Михаил шел и шел на зов сына. Он ничего не видел перед собой, ничего не замечал — его вел голос, который звал все глубже и глубже в чащу. Для Михаила не существовало ничего, кроме этого голоса.
Опомнился он, когда под ногами ощутимо зачавкало, и при очередном шаге, сапог с левой ноги остался в трясине.
«Дрыгва. Водит что-то» — подумал Михаил, и трижды сплюнул через левое плечо.
Голос сына продолжал звать откуда-то из далекой топи, в нем появились плаксивые и жалобные нотки.
Однако, Михаил вытащил сапог и не оборачиваясь побрел в обратную сторону. Когда вышел на сухое и снял сапоги, чтобы вылить набравшуюся воду и отжать портянки, он увидел, возле расщепленной ударом молнии сосны, отсветы пламени.
— Костер? — удивленно пробормотал Михаил. — Откуда здесь костер?
Недоумевая, он зашагал в сторону мерцающих отблесков огня.
Чем ближе к костру, тем необычнее начинало выглядеть пламя: если вначале огонь имел обычную окраску — от багрового до желтого цветов, то, по мере приближения в его языки вплетались ультрамариновые оттенки. И когда он вышел к поляне, на которой весело потрескивал костерок, то увидел, что пламя стало ярко синего цвета.
Михаил удивленно разглядывал костер и сидящих на поляне. Было чему удивляться.
Возле костра, протягивая руки к синему пламени, сидели двое. Они были именно такие, как рассказывали в старых сказках и как описывали в книгах: свиные рыла, козлиные бородки, копыта, шерсть по всему телу и рога — витые бараньи рога на голове. Оба были здоровые и широкоплечие, что портовые грузчики и были похожи друг на друга, как близнецы. Только один был одноглаз, а у второго был обломан до половины левый рог.
Михаил замер в нерешительности, боясь перешагнуть черту света, отбрасываемого костром.
— Фу! — пошевелил носом одноглазый. — Человечиной завоняло.
Он говорил гундося, словно страдал хроническим гайморитом.
— Чему удивляться? — радостно осклабился однорогий, показав волчьи клыки. — Вон Мишаня стоит, подойти стесняется.
«Черти» — пронеслось в голове у Михаила. Дрожащей рукой он попытался сотворить крестное знамение, а губы по мимо воли зашептали «Отче Наш».
— Э-э! Не балуй! — испуганно воскликнул одноглазый.
— Да! Перестань, Мишаня. Не надо, — ухмылка исчезла с физиономии однорогого.
Михаил, как завороженный сделал шаг вперед и очутился в круге света от костра. Он продолжал произносить молитву, голос его звучал все громче и уверенней. Черти у костра сжались и прикрылись руками.
— … Аминь! — выкрикнул он последние слова молитвы, и размашисто перекрестил чертей.
И вдруг…
Черти радостно заржали. Одноглазый хлопал себя по ляжкам, указывал на человека пальцем и гнусаво повторял:
— Ну уморил! Ну умора!
Однорогий запрокидывал голову и заливисто хохотал, отчего его козлиная бородка тряслась и раскачивалась. Отсмеявшись, он поглядел на Михаила, и утирая слезы ладонью сказал:
— Ну ты даешь, Мишаня! Ты ж — атеист-коммунист, а молитвы читаешь и крестом направо и налево размахиваешь.
Тот затравленно молчал.
— Да и Бог от тебя отвернулся, — внезапно посерьезнев произнес однорогий.
— Почему это? — Михаил был несказанно удивлен.
— Что ты ему все объясняешь? — вмешался одноглазый. — Гнут, завязывай. Пора нам уже.
— Погоди, Флок. Мишаня нормальный парень — имеет право знать, — Гнут потеребил козлиную бородку. И обратился к Михаилу. — Ты проходи, присаживайся. В ногах правды нет.
Он приглашающе махнул на место у костра. Михаил на негнущихся ногах подошел к огню и уселся прямо на землю.
— Так почему Господь от меня отвернулся? — он старался чтобы его голос звучал громко и уверенно.
— А ты, что и вправду не понимаешь? — удивленно изогнул бровь Гнут.
Михаил покачал головой.
— Ну ты даешь! — удивлению однорогого не было предела. — А в сорок девятом, чья идея была из церкви скотный двор сделать? Не твоя ли? Это ж надо, из церкви — скотный двор! Не клуб, не библиотеку, а загон для скотины.
— Так это…, — начал было Михаил, но Гнут только махнул рукой.
— А иконы топором на растопку кто рубил? А Мишаня? — продолжил он. — И ты думаешь, что после всего этого Он, — палец Гнута ткнул в небо. — Будет тебе помогать?
— Да-да, — гнусаво подхватил Флок и согласно закивал.
Михаил понурился.
— Ладно, это дело прошлое, — примирительно произнес Гнут. — Говори, чего тут бродишь? Может помочь сможем.
Михаил молча достал из кармана кисет и стал сворачивать самокрутку. Получалось это у него плохо — руки тряслись и табак то и дело просыпался.
Глядя на его потуги, Флок забрал кисет и ловко свернул самокрутку, оставив кончик газеты — зализать самому.
Михаил благодарно кивнул, чиркнул спичкой, затянулся и, выпустив облако вонючего дыма, тихо сказал:
— Сына ищу.
— Это Ваську, что ли? — прищурился Гнут.
— Ну да! — встрепенулся Михаил. — Знаешь где он?
— Отчего не знать? Знаю, — однорогий приблизил свое лицо вплотную и доверительно прошептал. — У нас он. Где ж ему быть еще?
— Верни! — воскликнул Михаил, и попытался схватить черта за плечи.
Тот ловко увернулся и глядя прямо в глаза сказал:
— Не могу. Что упало, то пропало.
— Верни, прошу тебя! — Михаил опустился на колени.
Гнут несколько мгновений рассматривал коленопреклоненного, потом повернулся к Флоку.
— Ну что, уважим Мишаню, за дела его добрые? — почесывая мохнатую грудь спросил он.
— А чего ж не уважить? Давай уважим, — гнусаво отозвался Флок.
Михаил с надеждой глядел на чертей.
— Только вот, понимаешь, Мишаня, — замялся Гнут. — Если мы отпустим его, то это дело доброе будет. А нам так нельзя. Не по понятиям. Скажи, Флок?
— Да-да, — согласно закивал одноглазый.
— Так, что же делать? — Михаил растерянно переводил взгляд с одного на другого.
— Просто отдать не можем, но вот сыграть…, — в руках у Гнута появилась засаленная колода карт.
Михаил сглотнул:
— Можно и сыграть, — осторожно произнес он. — Только во что?
— В «Двадцать одно» — быстро ответил Гнут.
— Только, без мухлежа, — попросил Михаил.
— Как можно? — обиженно протянул однорогий. — Мы черти честные. Завсегда только по правилам играем. Скажи, Флок?
— Ага! — радостно загундосил тот. — Помню, в 1812, поручик один…
— Ладно-ладно, — остановил его Гнут. — Не время для воспоминаний. — И обратился к Михаилу. — Ну что? Играем?
— Сдавай, — кивнул тот.
— Для начала на корову, — сказал однорогий. — Чего вылупился? Она тоже у нас. Или тебе животина без надобности?
Михаил покачал головой.
— Сдавай, — повторил он. — На корову, так на корову.
Гнут быстро перетасовал колоду и метнул по карте: себе и Михаилу. Тот осторожно глянул: Дама — это три.
— Еще.
Однорогий дал еще.
Семерка. Плюс три, будет десять.
— Еще.
Однорогий метнул.
Туз! Одиннадцать! Двадцать одно!
— Себе.
Гнут, улыбаясь перевернул карту — десятка. Взял еще одну — еще десятка.
— Хватит, — улыбка не сходила с его физиономии. — Вскрывай.
Михаил открыл карты.
— Ах ты! — в сердцах воскликнул однорогий.
— Да он мухлюет! — гнусаво завопил Флок.
— Заткнись, — бросил ему Гнут. — Мишаня — правильный парень, да и колода в моих руках была — не мог он.
Флок сердито засопел, но ничего не ответил.
— Что ж, корова твоя. Ты ее честно выиграл, — однорогий уже не улыбался. — Играем еще?
— Конечно! — Михаил облизнул пересохшие губы.
Гнут опять перетасовал колоду и метнул по карте.
Михаил открыл свою: восемь.
— Еще.
Девять. Плюс восемь, итого семнадцать. Остановится? Или еще? Михаил старался унять рвущееся наружу сердце. Еще? Или хватит?
— Еще.
Король! Это четверка! Да к семнадцати — двадцать одно! Очко! Он выиграл!
— Себе, — произнес он срывающимся от радости голосом.
Гнут, с каменным лицом перевернул свою карту: туз. Добавил еще. Вскрыл — еще туз.
— Золото! — прогундосил Флок. — Ваша карта бита!
— Погоди, — остановил его однорогий. И обратился к Михаилу. — Что у тебя.
Тот трясущимися руками перевернул карты.
— Очко, — растерянно проговорил он.
Гнут задумчиво потеребил бороду.
— Флок прав — твоя карта бита. Мальчишка остается с нами.
— Погоди, — Михаил ухватил его за руку. — Дай отыграться.
— Нет, — однорогий покачал головой. — Игра есть игра. Без отыгрыша. Проиграл — плати.
Он обернулся к одноглазому.
— Собирайся. Пора.
Флок кивнул и бросил в синее пламя костра щепотку какого-то порошка. Огонь несколько раз мигнул и погас, а на месте кострища образовалась огромная яма, в которой клубился багровый свет.
— Погоди! — закричал Михаил. — Обмен!
Гнут с интересом уставился на него.
- Обмен, — голос у Михаила дрожал. — Возьми меня вместо сына.
Рожа однорогого расплылась в довольной ухмылке.
— Ну наконец-то, — радостно воскликнул он. — Я тебе говорил, Флок — он сам согласится. А ты не верил.
— Фигня все это, — буркнул Флок. — Стоило огород городить с картами? Забрали бы сразу, да и всех делов.
— О! Ты не прав! А как же кураж? А как же поглумится, дать надежду? — глаза Гнута сияли от счастья.
Он протянул Михаилу руку:
— Ну, что, Мишаня — по рукам? Обмен?
Михаил машинально пожал твердую, как деревяшка ладонь однорогого черта.
— Что-то я не совсем…, — начал он.
— Я ведь давно тебя ищу, Мишаня. Уже почитай год, — Гнут не выпускал ладонь Михаила из совей руки. — Да все никак не мог встретиться. А сегодня, смотри, какая оказия представилась.
— Все равно не пойму, — Михаил попытался высвободиться, но черт держал его крепко.
— Не поймешь? — голос Гнута утратил всяческое подобие дружелюбия, зрачки его сузились в две горизонтальные черточки, зубы ощерились в жутком оскале. — Забыл? Так я напомню! Бабу Варку помнишь? Знахарку вашу местную?
Михаил растерянно кивнул.
— Так это сестра моя. А ты ее сжег живьем, в собственном доме, — Гнут с силой сжал ладонь Михаила.
У того потемнело в глазах, он охнул и присел.
— Там вся деревня тогда была, — прошипел он, корчась от боли.
— Ага. Деревня, — Гнут цедил слова, продолжая все сильнее сжимать ладонь человека. — А по наущению чьему? Твоему, Мишаня. И ты же первый горящую головню на крышу закинул, ты первый дверь подпер и окна заколачивать начал. А остальные уже потом подтянулись. Вставай!
Черт рывком поднял Михаила на ноги и подтолкнул к багровой яме.
— Погоди, — просипел тот. — А сын? А, как же Васька?
— Я свое слово держу, — Гнут высокомерно вскинул подбородок. — Я честный черт.
И он пинком отправил человека в багровую бездну.
Больше Михаила никто и никогда не видел. Жена и дети не дождались его ни в тот вечер, ни на следующий, ни через неделю, ни через год — никогда.
А люди судачили разное.
Одни говорили, что утоп он в болоте. Другие, что задрали его дикие звери. Третьи, что сбежал он с любовницей, от жены и пятерых детей, в город. Но никто не мог даже и представить себе, что на самом деле приключилось с Михаилом в тот летний вечер.
А корова? А Васька?
Васька был дома уже через час. Звездочку он нашел быстро — бестолковая скотина заплутала на околице, и безуспешно ломилась в чужие ворота, оглашая грустным мычанием деревенские сумерки.
Бывает такое.
И ведь, бывало. И не только в просвещенном девятнадцатом веке и в индустриальном двадцатом, но может случится и в двадцать первом — веке интернета и новых технологий.
Главное помнить и не забывать, что есть такое народное поверье — не заходить в лес на закате, ибо в этот час грань между мирами очень тонкая. И можно встретить нечисть разную, вышедшую на охоту за человеческими душами.