Не только женщины бывают с пробегом. Есть и мужчины — с историей, накрученным километражем и документами с пятнами от кофе и кетчупа.
Жил в соседнем подъезде один такой. Яир. За двадцать лет — пять браков. Или шесть… счёт терялся где-то между «второй женой» и «той блондинкой с собакой».
Главная его фишка — кепи с козырьком. Такие носили в Тбилиси настоящие аксакалы — уважаемые, немногословные, с тенью улыбки и взглядом, который не нуждается в словах У них под козырьком хранилась мудрость, у Яира — иллюзия, что кепка молодила его лет на двадцать, вальяжно скрывая остатки волос среди образовавшихся залысин.
Он менял её по ситуации: на рынок — одна, «для женщин» — другая, на демонстрацию — третья.
Яир любил молодиться. Эдакий петушок на пенсии: при галстуке на босу ногу, с вечным с прищуром, будто говорящим: «я всё ещё смогу». Женщины у него были — как на подбор, молодые и с верой в его «особенность». Раечка, разделяющая с мамой квартиру, намекала, с ухмылкой на возможную «особенность», кроющуюся в штанах… Кто его знает. А может быть срабатывал характерный ему словесный понос, с перегрузкой комплиментов и способность не затыкать слушателя.
Обеспеченным, что часто привлекает молодых, неустроенных дам, Яира назвать было никак нельзя. Хотя, по израильским меркам, у него и была довольно приличная — пятикомнатная квартира в нашем районе, считавшимся довольно престижным. Машина — старая Тойота с пробегом до Луны и обратно, с багажником, в котором, кажется, хранились не только инструменты, но и обрывки воспоминаний о прежних браках.
Одевался он по — израильски весьма стандартно: зимой — джинсы, кеды, куртка времён Рабина, будто он в ней не голос подавал, а сам Рабина вёз на плече. Летом — шорты, майка и сандалии на босу ногу. Такой стиль: «холост — но… горжусь».
Раечка, о которой я упомянула, — была женщиной в возрасте, и в каком возрасте! Ей было уже за девяносто. Но в душе — настоящая генеральша. Память у неё работала точнее, чем навигатор, логика — как у приличного адвоката. Раечка готовила божественно: голубцы, как в детстве, и фирменные пирожки из «самодельного» теста.
— Это я специально прячу тесто в упаковку от «Тнува», чтоб рецепт не украли, — говорила она, мигнув. — В наши годы надо уметь защищать свою интеллектуальную собственность.
С Яиром у Раи был вечный сериал.

— Скажи, Яир, куда ты кладёшь деньги, если их всё равно не тратишь? — спрашивала она, ставя на стол тарелку с пирожками.
— В холодильник, между компотом и надеждой.
— Я так и знала. Ты — не человек, ты инвестиция с кепкой.

И всё равно наливала ему чай, садилась напротив и бросала в пространство:
— А ты всё один… Кепку бы сменить. Может, и жизнь обновится.

Но настоящая магия была, когда я увидела Яира на митинге.
Стоит, улыбается, рядом плакат: «Долой правительство!», в одной руке кофе, в другой — круассан.

— Яир, ты что, революционером заделался?
— А что, я не против. Платят 800 шекелей в день. За такую демократию я готов выходить хоть каждый шаббат.
— А ты вообще знаешь, что там написано?
— Главное, что шрифт крупный. А за идею — можно договориться.

Потом признался, что и в другую сторону тоже записан — на всякий случай.
— Там пока платят меньше. Но я надеюсь, у них акции скоро вырастут. А кепку — другую одеваю. Чтобы, так сказать, не спалиться.

Вот так у Яира:
Политика — по расписанию.
Совесть — по ситуации.
А кепка — по погоде.

Маму мою он уважал. Часто заходил «одолжить» сахар, соль, яйцо — или просто посидеть. Говорили они с мамой на идише. Где «ой вэй» — и боль, и забота, и ирония.
Когда мама ушла, он горевал по-настоящему. Помогал мне с мебелью, таскал коробки, молча и аккуратно. Тогда он был холостяком с пробегом, но без прицепа. Детей у него так и не появилось. А вот очередная жена — да. Через десять лет. Конечно же — по любви.
Или, как он сам бы сказал:
— По обстоятельствам.

СУББОТА

По субботам двор затихал. Даже ворчание Раечки становилось квашеным — не острым, а маринованным. Радио у неё играло «на фоне»: либо идиш, либо кантор, либо один и тот же диск с песнями 60-х, который застрял в проигрывателе в 2003 году.
Яир по субботам был как будто другим. Он не кричал по телефону, не стучал в дверь «за солью», не звал никакую Ривку «на кофе». Он сидел у окна. Иногда в шортах. Иногда в пижаме. Иногда в том же, в чём был в четверг — кто считал?
В доме пахло бульоном Раечки и её «самодельным» тестом из упаковки. Пирожки к субботе она готовила всегда.
— Пусть даже никто не придёт, но вдруг кто-то захочет?
Иногда этот «вдруг кто-то» стучал в дверь.
— Раечка, у вас хала не завалялась?.. — спрашивал Яир, будто случайно.
— Хала нет, но пирожки есть. Только без рук — это суббота. Возьми сам.
Они пили чай. Без слов. Или почти без слов. Раечка смотрела вдаль, Яир — в чашку. Иногда он вздыхал, и если не слышал реакции, повторял чуть громче.
— Знаешь, Раечка… Суббота — она такая… как память. Тёплая, но с намёком, что ты уже не юноша.
— Ну хоть кепку не надевай в доме, — отвечала она. — Пусть лысина подышит.
И тогда в доме было тихо. Как в кино перед титрами. Только чайник шипел, будто тоже знал, что в этой жизни главное — вовремя замолчать.
СЕРИАЛ ПО ПАМЯТИ
По вечерам, особенно зимой, когда даже чайник стесняется шуметь, Раечка с мамой усаживались перед телевизором. Обе — с пледом, с подушками, с печеньем «на всякий случай». Включался сериал. Тот самый. Старый. Где никто не умирает окончательно и все всё время женятся, разводятся, теряются, возвращаются и опять женятся — но уже не на тех.
Телевизор жил по своим законам. Пульт работал, если его немного встряхнуть, громкость прыгала, как давление, а субтитры включались сами — когда их совсем не ждали.
— Это она, та, что бросила врача? — спрашивала мама.
— Нет, это другая. Та, что бросила — уже умерла.
— Умерла? Когда? Я ж вчера видела, как она выходила замуж!
— Ты вчера смотрела позавчерашнюю серию. Сегодня у нас флешбек.
— Что за флешбек? Это где назад?
— Назад, вперёд… кому как удобно. У нас сериал, как память в старости — живёт своей жизнью.
И тут, как по расписанию, в кадре появлялся Яир.
Он будто чувствовал запах сюжетной кульминации и специально заходил в этот момент — якобы за ложкой, за солью или просто «мимо проходил».
— А этот что, опять на ней женится? — спрашивал он, кивая на экран.
— Тсссс! — говорили сразу обе, не отводя глаз.
— Да у него лицо, как у моего сантехника. Я бы ему даже кран не доверил, не то что чувства.
— Яир, иди с ложкой к себе, — командовала Раечка.
— А я с уважением! Просто интересно. Она уже третий раз выходит замуж. У вас сериал или марафон регистрации браков?
— Это великая любовная история! — громко говорила мама.
— Ага, особенно когда в прошлой серии она называла его мерзавцем.
— Так это было в другой жизни! —
Яир стоял напротив телевизора, позади кресел с мамой и Раечкой, как санитар без назначения.
— Вот смотрите: сейчас он её бросит. А через две серии — вернётся. Как я говорил? Ставлю хумус!
— Яир, ты путаешь жизнь с рынком! —
— Почему путаю? И там, и тут — всё возвращается, только чуть дороже.
Пока Раечка нажимала кнопку громкости, Яир ускользал к себе. Но оставлял после себя ветерочек ироний, и парочку фраз, которые потом обсуждались почти как реплики главных героев.
— Ты слышала, что он сказал? — шептала мама.
— Слышала. Но не обращай внимания. Он просто ревнует, что его жизнь — без сценария.

ЯИР И МАМИЛА

Как-то через несколько месяцев после очередного пробега, я встретила Яира в торговом центре «Мамила», популярном у местной олигархии, с рядом довольно дорогих брендовых бутиков.
Он шёл в паре с дамой лет на тридцать моложе, с аккуратной прической, серьёзным лицом и солидной брендовой сумочкой от Шанель.
Яир держал её за руку. Не просто держал, точнее — вцепился.
Пальцы — белые. Лицо — напряжённое. Вид — как у человека, который тащит холодильник на себе и боится, что тот начнёт сопротивляться.
Я подошла с улыбкой.
—  Привет, Яир! Как приятно вас видеть! Вы, наконец-то, выглядите по-настоящему счастливым!
Он чуть пригнулся ко мне, взглядом проверил, не слышит ли его спутница, и прошептал:
— Попробуй отпусти… в визе сразу будет минус.

ЯИР У ВРАЧА

Место встречи изменить нельзя. В Израиле это — поликлиника. Совсем не обязательно быть больным, чтобы её посетить. Там можно встретить знакомых и неплохо «провести время» в разговорах о сложностях бытия, событиях в политическом бардаке в стране и о личном…
Очередь тянулась, как жизнь без субсидий. Яир сидел у стены, аккуратно пригладив остатки высунувшихся волос из-под кепки. В одной руке — направление, в другой — булочка от Раечки, полученная им на ходу…(проходил мимо).
Перед ним заходили пациенты: кашляющие, шепчущие, один даже с градусником во рту, видимо, подложенным им медсестрой — настоящий театр телесной драмы. Яир оценивал каждого взглядом: кто действительно болен, а кто просто скучает.
Наконец, дверь приоткрылась. Медсестра высунула голову и позвала:
— Яир Коэн?
Он встал как на призыв в бой. Вошёл.
И остановился.
Врач был… мальчик. Молодой. С браслетом на руке. В кроссовках. С айпадом вместо амбулаторной карты. И с такой ухоженной бородкой, будто его только что брили в барбершопе, а не в армии.
— Добрый день, Яир! — бодро сказал тот. — Садитесь, татти!
— Что?.. — переспросил Яир, как будто его обругали.
— Ну, «татти» — это ласково! По-домашнему!
— Спасибо, я не из дома. Я с улицы, и я старше вас на две алии, — буркнул Яир, сев с достоинством.
— Так, посмотрим. Что у вас болит?
— Пока ничего. Я всего лишь хочу получить направление на анализы. Но после таких «татти» — может начаться.
Врач улыбался. Он был из тех, кто считал, что улыбкой врачует.
— Так вам нужны общие анализы?
—  Возможно. Простите за бестактность, сколько вам лет, — спросил Яир и добавил, — мне для доверия.
— Тридцать два.
— О, отлично. Моя последняя жена младше вас. Так что опыт общения с молодёжью у меня есть.
На вопрос Раечки с мамой, — ну, как новый врач, Яир ответил:
— Врач, конечно, юный… Но если я выжил при Гистадруте, то смогу справиться и с этим.
Н.Л.