Решиться, и купить билет на край земли, и ехать, и дремать в хитиновом вагоне, и ждать сырой рассвет, и птичьи патрули, и выше горизонт, и даль высокогорней…
Забывшись, мы в часы, в минуты упадем. Услышим — дробь колес уже не городская; в ней, крепок и высок, под ветром и дождем, поет старик, ни в ночь, ни днем не умолкая.
Поет старик и ждет, зовет, не зная нот, и бороду его и гриву треплет ветер. На белый горизонт глядит и день и ночь, и мир вокруг размыт, туманен и всецветен.

В нем сосны, валуны, мазки и пятна трав; а ниже, где прибой вздыхает гулко, глухо, кудрей не подобрав и юбки разметав, на пение идет, волнуется старуха. Бредет, не торопясь, то шутит, то грозна; изменчиво лицо, в нем все иные лица. На зов она идет, и прочь идет она, и это длится день, и миллион их длится.

Чешуйки древних рыб и раковин замок, отметины зубов на каменном скелете… Блестит на скалах соль, в ущельях дремлет мох, и скалы говорят — по слову на столетье.
Здесь пузом к небесам ложатся поезда и дремлют, смяв полынь и солнечный вербейник…
Не знают, как делить — секунда ли, «всегда» — старуха-океан, старик — скалистый берег.
И рельсы заплелись — себе же брат-близнец; путь Мебиуса, сход прямого с кривизнами.

Мы встанем, помолчим, и время наконец догонит нас, вздохнет и станет рядом с нами.