Смеркалось. Мутный двурогий месяц показался из-за тучи, нехотя взглянул на землю и застыл на небе. В сарае промычала нагулявшаяся за день бурёнка, хрюкнул подсвинок и наступила тишина. Только жабы всё не успокаивались на болоте, довольные долгожданной вечерней прохладой.
Никитка с наслаждением облизал деревянную ложку. Пшённая каша с маслом была съедена, кружка парного молока выпита, бабушка Агафья неторопливо убирала посуду, то жалуясь на боли в пояснице, то ругая пронырливого коршуна, повадившегося таскать цыплят. Ходики на стене отсчитывали время ещё одного ушедшего июльского дня.
«Ложись уже, пострел» — проворчала Агафья, моя посуду.
«Сейчас, бабушка, напою кота Василия молочком и пойду спать» — пробубнил Никитка.
«Ой, поильщик нашёлся, да кормила я его ужо, морда вон у того Василия в дверь не помещается, а мышей, обормот, не ловит, токмо за соседскими кошками бегает» — бабушка взяла кота за шкирку и выставила во двор.
Никитка пробежал по льняному половику, быстро разделся и укрылся на кровати под одеялом. Но спать не хотелось и он позвал Агафью.
«Расскажи свои сказы, бабушка, ну пожалуйста» — жалобным голоском просил Никитка.
«Да не отстанешь ведь» — бабушка вздыхала и садилась на табурет подле внучка.
«Ну слушай — село наше древнее, ишо в летописях упоминается, сказывала мне моя прабабка, что раньше тут лес сплошной стоял. Жили там лесавки, моховые да курдуши, честному человеку и по грибы с ягодами сходить то страшно. А у речки того не лучше — лобаста на дно утянет али шишига, что шишу в овине сродственница. Деток маленьких, которые родителей не слушают, как стемнеет ночницы поджидают, заснёт ребёнок, а они в окно залезут да хвать его в мешок. Поди сыщи потом. Да то давно было, вымерли они все, как леса вырубили да болота осушили, теперя покойно на земле» — Агафья прошептала заклятье, поцеловала внука в лоб и потушила свет.
Никитка вскоре заснул. Двурогий месяц заглянул в оконце, прошёлся бледными лучами по полу и вновь исчез за тучей. Посреди ночи Никитке захотелось по малому делу в уборную, которая стояла у малинника в яблочном саду. Тихонько прокравшись в сенцы и отворив щеколду, мальчик побежал по узкой тропинке к уборной. Сделав своё нехитрое дело, он открыл дверь и в страхе остановился. Месяц окончательно исчез, с поля подул холодный ветер, даже ночные птицы и те не отзывались. С огромным трудом собрав всю волю, Никитка стремглав ринулся к дому. За спиной слышались приближающиеся шаги, что-то заклокотало, мальчик поскользнулся на яблоке и упал. Тут же вскочив он побежал ещё быстрее. Наконец и заветная дверь. Захлопнув щеколду Никитка вошёл в комнату и нырнул под одеяло. Бабушка тихо спала на печи, не слыша отлучавшегося Никитку. Язык мальчика онемел, он хотел позвать Агафью, но словно какая-то незримая сила противилась этому. Неслышно открылось окно и горбатые сморщенные старухи влезли в дом.
«Ночницы!» — мелькнуло в голове Никитки.
Похолодев от ужаса мальчик затаился. Старухи подошли к кровати и стали напротив Никитки.
«Ба-буш-ка!!!» — хотел крикнуть ребёнок, но не смог.
И здесь случилось что-то ещё более странное. На стене над Никитиной кроватью висела бабушкина вышивка. На ней молодая женщина в длинном белом платье срывала красное яблоко с дерева, протянув изящную руку к ветвям. Вышивка засияла нездешним светом, женщина ожила и сошла на пол. Ночницы беспокойно зашептались:
«Лада-матушка, богиня снизошла…» — пронеслись булькающие звуки.
Лада провела рукой и старухи исчезли в вихре, оставив после себя запах мокрой земли. Никитка закричал и впал в беспамятство.
Девять месяцев не разговаривал Никитка, врачи ничего сделать не могли, родители что только не перепробовали — еле бабка-знахарка из Крапивного отшептала. Бабушка через год померла, схоронили да дом заколотили. А вышивка теперь у Никитки в городе над кроваткой висит — мало ли кто пожалует тёмной безлунной ночью.