А печаль отболит к утру, хоть и кажется, что согнёт.
Я же кукольный мастер, друг, старый сказочник-рифмоплёт.
Да, обитель моя — чердак, чуть устойчивей шалаша,
но я чувствую, будет так, как подсказывает душа.
Я не знаю, с чего начать, с дальних странствий, со снов цветных?
Веришь, куклы мои звучат, или просто я слышу их?
Деревянные чудеса… Я выстругиваю их сам.
Всё, о чем мне не рассказать, скажут кукольные глаза.
В красках — радуга и ваниль, в платьях — фетр, шифон и бязь.
Сочиняю их сказку-быль, а точнее пишу себя.
И в театре, что у реки, сказки-крылья мои гостят:
«Ветры», «Ангелы», «Светлячки», «Воин Неба» и «Алый стяг».
Я не то, чтобы одинок, я как дымная полынья…
Режет город мой слух-клинок: говорят, что безумен я.
Нет добра от моих чудес, и по сути я трус и лжец,
что мне якобы мало пьес, я и жизнь сочинил уже.
Я не прячусь за чёрный тын и хотел бы поговорить,
что я с горем теперь на ты, и мой внутренний сад горит,
что от душной той клеветы даже смерти хотел искать…
Но во мне говорят цветы, и рифмуются облака.
И я, кажется, уцелел, даже смею шутить, смотри!
Пусть отравленной быть стреле, а корабль налетел на риф, —
я сметаю с былого дым, насыпаю песок в часы.
Туесок бы живой воды, да по свету идти босым!
Мне бы силу восьми ветров, мне б предвидение волхва!
Но затачиваю перо и вплетаю в сюжет слова…
Если нем и бездушен лист, если спеет внутри гроза,
я сажусь в закуток кулис и смотрю в полутёмный зал.
И я вижу в той темноте, в сотый раз становясь собой,
как светлеют глаза детей, а из взрослых уходит боль.
И задумываюсь всерьёз, и прозренье во мне звенит.
Я иду в мастерскую грёз, где на полках сидят они:
принцы, рыцари, пастухи, феи, золушки и шуты.
Чищу сердце от шелухи, злобы, накипи, пустоты…
И опять сочиняю Свет. Сказка будет уже к утру.
Да, теперь мы с тобой в родстве. Ты же выслушал? Значит — друг.