**
«Возьми меня с собою на войну.
Пожалуйста, возьми меня с собою!
Пусть то, что называется судьбою
Даст нам ещё хотя бы пять минут
Под градом пуль. В бою. Или в плену.»
Ровента
*****
И ты была со мною на войне.
«Возьми меня с собою на войну!»
Просила ты, прощаясь на вокзале.
И одиноко стоя в шумном зале,
Ты замыкала ожиданья круг.
И ты была со мною на войне,
Когда сжимая тело автомата,
Я засыпал, как и положено солдату,
Забывшись в неуютном, жутком сне.
И ты была со мной в госпиталях,
Когда хирурги по кускам сшивали
И говорили: «Выживет, едва ли.
А впрочем, — все равно — на костылях…»
И ты была со мной на том окне,
Куда едва хватило сил добраться,
Чтоб с этим миром сразу рассчитаться
За всё, что жизнь осталась должной мне.
И ты была со мной в моих мечтах,
Когда вернувшись, стоя в том же зале,
Я слушал жизнь встречавшего вокзала,
И вспоминал твое прощанье на губах.
«Возьми меня с собою на войну!»…
Ты там была со мной все это время…
И только хрустнувшая веточка сирени
Простит тебя… А я потом пойму…
— Андрей Стародубов
**
Сталинградский кот
В коммуналке на Волошской вид из окон хоть куда —
на окурки и калоши, полы мрачных макинтошей
и приблудного кота.
Жмётся он к прогнившей раме, утонувшей в тротуар,
и подсовывает память: Сталинград, позёмка, март,
Тася в старенькой шинели. Ветер колкий, низовой.
Шмыг, а из подвальной щели кот — задрипыш, но живой!
Забрала бы, но куда тут, ведь сама бурьян-трава,
безутешная солдатка, третий день уже вдова.
И пошла она на ощупь, на фиалковый закат,
осенило — хлебец тощий где-то в дебрях рюкзака
отыскала, возвратилась, огляделась… Пустота.
Отступила божья милость — ни надежды, ни кота.
В коммуналке на Волошской кухня в семь больших столов,
алюминиевые плошки, вместо коврика рогожка,
зверобой, болиголов…
На плите помятый тазик, в нём закисшее бельё,
еле слышно входит Тася за вчерашним киселём.
Хруст капусты, запах хлеба, дружный смех под стук ножей:
«О, гляди-ка, наша ле***** вышла в люди… ППЖ!
Вот же бог послал нахалку, девки, прячьте-ка мужей!
Нам еще тут не хватало хворей всяких. Или вшей…»
Тася год уже не плачет, не хватает слёз на всех.
Санитарка, повар, прачка — неподъемный бабий век
выпал в стылые семнадцать, ей, постылой сироте.
Было некуда податься — только там, среди смертей,
было-было-было счастье — впопыхах, в крови, в грязи,
и король червовой масти на руках её носил.
И любили, и мечтали, и ребёнок мог бы быть,
Сталинград, победа, Сталин — слишком близко от судьбы…
Не дожил майор червовый до гвоздик и до ракет.
«Значит так, ещё хоть слово… -
колченогий табурет полетел в пустые лица,
над кастрюлями, в компот, —
ППЖ … мне все простится, я контуженная — вот!»
Распрямилась, вышла гордо в оголтелой тишине —
Боевой походкой, твердой, вверх по лестнице — к весне.
В коммуналке на Волошской вид из окон хоть куда —
везделужие калоши, воробьихи делят крошки.
…Тася режет в суп картошку
под урчание кота.
— Лена Скачко
**
Холодная война
Много лет в пыли булава,
и пропал куда-то пернач.
Я гуляю: в снегу трава,
ясный день, как в стекле первач.
Бронепоезд с войны пустой,
но в вагонах полно дерьма.
Нынче выдала всем по сто
генеральская мать — зима.
Где стакан, там, глядишь, и два…
А проснувшись в седой траве,
я заметил у большинства
группу крови на рукаве.
Стало как-то не так в стране,
словно хрустнул скелет тоски.
Беспокоятся о войне
зеки, ратники, старики…
Говорят, заводно, всерьёз:
«коли бродит уже с утра,
как Суворов, у нас мороз —
враг не сунется ни хера»!
А мороза как нет, так нет.
В бронепоезде — леших скит.
Тучи с Запада застят свет —
ихний Мерлин видать мутит.
Но не трогайте вы огня.
Не гоните зазря ботву.
Вынуждать не надо меня,
доставать на свет булаву.
— Игорь Гонохов