ВИШНЯ

Уже два дня его преследовал ветерок, несущий неведомый аромат. Чем-то очень знакомым дышало пространство, и он знал, что это от Женщины. Он перебирал города и страны, в которых любил и, помнится, был любим. В памяти мелькали веселые мулатки Пуэрто-Рико, загадочно томные шведки, говорящие мотыльками француженки, игрушечные японки, владеющие в совершенстве искусством плотской любви, женщины Сомали, Эфиопии, Греции… Но ни одна из них не напоминала ему аромата этого странного дуновения.
.
Вечером третьего дня, перед встречей со своей подругой, он сделал через портье заказ, и вскоре в его номере появился гарсон с тележкой, где среди прочего красовались фрукты. Взгляд его упал на вишню и что-то резко сдвинулось в его сознании. Он поднес одну ягоду к губам и то, что все время кружилось рядом, вспыхнуло ярким светом.
.
Арзамас. Двухэтажный каменный дом. Хозяйка — толстая веселая казачка, у которой он снял небольшую комнату на несколько дней своей арзамасской «гастроли». Дочь хозяйки — двадцатилетняя девица, поющая звонкие казацкие песни и совершенно ничего не делающая, несмотря на постоянные упреки матери. У нее были большие синие глаза и длинные черные волосы, которые она то распускала до пояса, то сплетала в длинную тугую косу, подолгу простаивая перед зеркалом. Он вспомнил ее милую мальчишескую привычку пинать попадавшиеся на пути камешки и, торча перед зеркалом, спрашивать голосом, полным недоумения: «Почему я такая красивая?».
.
Это было необыкновенно распущенное создание, в чем уже очень скоро он убедился, что, однако, не вызвало в нем неприятия, хотя его всегда раздражали легкодоступные женщины.
.
Ее распущенность была настолько естественной и убедительной, что ее просто невозможно было представить другой. Ну, разве можно винить цветок за то, что весной он распускает свои лепестки и отдается, не глядя, первому встречному ветру. Так и она, в которой никогда не кончался ветер, жила мгновением.
.
В те дни стояла жара, и ночами он спал на большом топчане, расположенном за маленьким деревянным флигелем, над самым обрывом, густо заросшим бурьяном. В первую же ночь, едва он уставился на звезды, она появилась в одной рубашке и оказалась в его объятиях.
.
— Ты не знаешь, почему я такая красивая? — спросила она и стала покрывать его тело горячими поцелуями.
.
Красивая женщина, флигель, обрыв, луна и родниковое чувство первозданности мира, заполонившие его сознание.
.
Они занимались любовью почти до рассвета, пока ни послышалось обычное дребезжание ведрами, которым ее мать начинала каждое утро. И все три дня, пока он оставался у них, она приходила к нему ночами и дарила ни с чем не сравнимые ласки пещерной женщины.
.
В их последнюю ночь, чувствуя грусть от неизбежного расставания (не потому, что любил, а потому, что привык к этим чудным сеансам, так непохожим на его городские утехи), он все же ее спросил:
.
— Ты спишь с каждым, кто останавливается в вашем доме?
.
— Только с теми, кто нравится, — ответила она спокойно.
.
— И как часто они тебе нравятся? — продолжал он ее пытать, ловя себя на мысли, что, пожалуй, впервые в жизни, задает такие вопросы.
.
— Часто! — ответила она без малейшей капли стыда и добавила после короткой паузы. — Мужчины очень милы… а потом они беззащитные…
.
— Я тоже беззащитный? — поинтересовался он, сознавая, что нечто реальное угадала эта девица, наделенная инстинктом мыслящего животного.
.
— Конечно, — подтвердила она, — ты даже более беззащитный, чем большинство. Потому что сильный…
.
А потом снова к нему пристала:
.
— Ну, все-таки объясни же мне, наконец, почему я такая красивая…
.
В середине ночи она неожиданно предложила:
.
— Пойдем есть вишни.
.
— Зачем? — удивился он.
.
— Их надо есть ночью… Ночью в них много луны.
.
Они прошли метров сто, пока ни оказались на заброшенном участке с несколькими большими вишневыми деревьями. Она взяла одну вишенку и, слегка ее надкусив, приложила к его губам, а после лунного ужина отошла от деревьев и легла на траву, раскинув, как крылья-руки. И они снова любили, губами окрашенными красным соком и запахом вишни, сопровождавшим эту любовь. Любовь с вишнями оказалась самой пронзительной за все их время. (Потом, расставшись, он еще долго вспоминал этот запах, тщетно пытаясь услышать его в других. Но шло время, и он постепенно от него отдалялся, а еще через пару лет и вовсе о нем забыл.)
.
Утром он уезжал. Хозяйка долго и тепло с ним прощалась, в чем он усиленно ей помогал, в надежде увидеть ее. Его уже не удивляло, что она даже не вышла с ним попрощаться, ведь он был всего лишь фрагментом в ее не терпящей пауз жизни, в которой никто ей в сущности не был нужен.
.
Так он никогда не прощался, привыкнув к тому, что женщины долго на нем висели, когда он своевременно исчезал, или молча стояли рядом, с глазами, полными грусти.
.
Уже у самого выхода из ворот, повернувшись, он увидел ее, вышедшую на порог и смотрящую в небо, о чем-то задумавшись. На него она даже не посмотрела. Его уже не было в ее жизни, и это было так же естественно, как снег в январе или дождь в апреле.
.
«Молодая красивая дрянь!» — поставил он резкий диагноз и уже очень скоро покинул этот южный город, который перестал ему казаться милым.
.
С тех пор прошли годы, а вместе с ними и большая часть его жизни. За это время он не раз менял города и страны, так и не сумев найти для себя пристанища. И вот сегодня Брюссель, где он ожидал в своем номере женщину, с которой собирался провести ночь.
.
Он взял одну вишню, слегка надкусил ее и передал… Его рука остановилась в воздухе, а память снова вернула туда — в каменный дом на окраине Арзамаса. Ему стало ясно, что в этот вечер не стоит ни с кем встречаться, потому что вряд ли сегодня он сможет осилить живую реальность. Он позвонил своей женщине и под благовидным предлогом перенес их встречу на завтра, потом вызвал гарсона и попросил унести все обратно, оставив себе одну вишенку.
.
С этой вишенкой он и провел весь вечер, положив ее перед собой и предаваясь воспоминаниям. И все больше и больше в нем нарастало чувство, что, может быть, главным в его сумасшедшей жизни и были те несколько лунных ночей над обрывом, заросшим густым бурьяном. И та, вишневого цвета, любовь на траве ничейного сада.