Снежана Марковна была из древних ведьм. Уж третий век годков считала медь, и хУда не желала людям вовсе. По паспорту ей было двадцать восемь. Не замужем. Машина. Два кота. Вся жизнь — вокруг детишек суета. Снежана Марковна со стажем воспитатель. А почему бы и не в садик, кстати? У ней никто из группы не болел. Все ели кашу. Даже свёклу ели. Родители пред ней благоговели, и это не была пустая лесть. Снежана Марковна была верна душой гуманности Амонашвили к детям. Не то, чтобы гордилась очень этим, но с мелкими ей было хорошо.

Вот Варюшка — глазастый стригунок. Весь первый день проплакала по маме. А к вечеру наелась каши манной, без промаха сходила на горшок, и села рядом с Йосей. Йоська — солнце. Всех греет, светит всем и всех роднит, и так заливисто и звонко он смеётся, что все тотчас хохочут вместе с ним. Вот Катя — её бабушка растила. Она мала, но в ней звенит такая сила, что подрастёт, и реки пустит вспять. А ей покуда ведь всего лишь пять. А вот Тамир. Звереныш — да и только! Три садика сменил он, прутик тонкий. Лупасил всех, кусался и рычал. Водили даже парня по врачам. Но толку, если мать в работе днями? Снежана объясняла долго маме Тамировой, что полчаса до сна, хотя бы, обнимала пацана. Сама, конечно, тоже обнимала. И отогрелся постепенно малый, подрос, и стал защитником для всех — для Вареньки, для Кати, для Алины. Он смело задвигал своих за спину, и никому в обиду не давал. Снежана знала каждую малявку. Умела поддержать, ласкать и рявкнуть, для каждого в ней выросли слова. Слова, которые растят у деток крылья. За это ведьму искренне любили.

Минуло Рождество. Ещё изнанка миров не затворилось до конца. В метели можно встретить мертвеца — в белесой снежной вьюге спозаранку. Скитался по дорогам бедный Шиш. Когда-то он, конечно, был ребёнком, в котором бился жар живой души, чей голос был и солнечным и звонким. А нынче он — оставшаяся навь. Довольно жуткая, замёрзшая и злая. В худое личико ему глядит луна, и ветер гонит в путь студеным лаем. Кому он нужен в этой пустоте? Несчастный, маленький, голодный вихретворец? Пугающая голубая тень, кошмар среди испугов и бессонниц.

Спал город впереди в руках снегов — заботливых, искрящихся и тёплых. Шиш почесал синюшный голый горб, с тоскою в желтизну вглядевшись стёкол. Там люди, там надежда, там любовь… Там пахнет хлебом и овсянкой сладкой. Неся в худой груди глухую боль, Шиш брёл к домам мертвецкою украдкой. Горит под утро ярко детский сад — в нём словно свечки, светятся ребятки. И свет столбами вьётся к небесам. Шиш робко перетек в окошко кухни. Бесформенною кучкой на пол рухнул, и ухнул, охнул, ахнул, заревел. По-детски, безутешно, до захлеба…
«Чего ревем? Ушиб с разбега лобик? А ну-ка, погляди-ка мне наверх!»
Над ним стояла ведьма — вот кошмар-то! Не позабыл бы Шиш со страху матов, так точно бы покрепче завернул. А ведьма отнесла его на стул. Подула лоб, дала попить компота. Шиш в ужасе священном в кружку смотрит. Прибьет, как есть, ведь ведьма как-никак! Такой как он — ей нечисть, лютый враг.

Пока он ждал посмертного убийства, его в пижаму облачили быстро, с принтом морковок цвета «вырви глаз».
«Сиди на кухне, я вернусь сейчас!» — и ведьма ушагала восвояси. Шиш так уже лет двести не боялся. Сидел в пижаме, допивал компот. В тепле его прошиб озноб и пот.
Вернулась ведьма с книжкой сказок старых: «Читай пока тихонько. Ладно, парень? Потом со всеми познакомлю, так и быть. Перед сончасом расскажу им быль, что где-то ходит мальчик в зимней стуже. И если вдруг он никому не нужен, то нужен нам. Там бублики — пожуй. Я поварихе суп налить скажу!»
На ужине переполох в саду. Ребята на Шиша смотреть идут.
Он страшненький, в пижаме: «Бу-бу-бу!»
Все верещат и от него бегут, и прячутся — бояться все Шиша.
Снежана к ним идёт, чеканя шаг: «Да дайте же вы мальчику сказать!»
Шиш от волнения пятится назад.

«Бу-бу-бу-бублик будете?» — спросил. В ладошках бублик. А в глазищах — синь.
«Ну что, ребята, бублик и играть? А мальчик встретит вас в саду с утра?»

Играли. Бу-бу-бублики доели. Шиш всех катал на маленьких качелях. Его катали тоже, обнимали. Хотя он был из всех ужасно маленький. А вечером, когда всё стихло в садике, все разбежались кто пешком, кто в с санками, кто с мамой и папами, а кто — с бабулями в дубленках и пальто, и с дедушками — в варежках пуховых, Снежана села на потёртый пуф, а Шиш опять от ведьмы ждал плохого, и принимал уже свою судьбу.

-Не прогоняй. Убей, но не гони!- сказал ей Шиш.
Глазищи-полыньи смотрели безнадёжно обречённо.
Вздохнула ведьма: «Глупый ты, галчонок! Пойдём домой.
Есть у меня коты. Подружишься, я верю, с ними ты!
-А бу-бу-булочки там есть с вареньем?
-И пироги с калиною и ревенем, и ванна с мылом, полная воды…

Они молчали долго-долго оба.
-Пойдёшь ко мне, решай скорее, ну?
Он кинулся ей в руки, крепко обнял, и, запрокинув мордочку, кивнул.