Был переезд Яги — локальный апокалипсис. В программе «Социальное жильё» квартира ей просторная досталась. Уведомление доставил ёж колючий, словно горсть ольховых шишек. Яга раздумывала целый год почти. Всё не решалась от родимой крыши отважиться, и в новый дом уйти. Приехал соцработник накануне. Такой худой — плевком перешибить. Яга его пыталась сулугуни с грибами с пылу с жару угостить. Но тот бледнел и мялся: мол, не надо, а вы, бабуля, собирайте скарб! Яга вздыхала, глядя в зелень сада, платочек поправляла на висках.

-Езжай, Ягуля! — Леший гладил лапку куриную взволнованной избы.
Укладывала ложки в короб бабка, смолой у тына плакали столбы. Стонали черепа, Баюн обиженный сидел в тени не топленой печи. Мерцали в банках укоризной рыжики, на блюде горько сохли калачи. Вздыхала ступа рядышком с метёлкою. Яга уже рыдала, не стыдясь, понёву перелатанную комкая, на домочадцев искренне сердясь: «Устроюсь, заберу! Довольно сырости! До плесени заплачете избу! Мы вскоре заживём все вместе сызнова, не разлучат нас происки судьбы!»

На том Яга и кот Баюн уехали. Квартира их встречала тишиной, и стенами с оттенками ореха, и люстрой в форме кактуса смешной.

-Ну, чать с тобой мы не в краю Америк! — сказала бабка хмурому коту, — Всё отчий и знакомый этот берег, и русский дух царит повсюду тут. Мы обживемся, милый мой Баюша, избу с избятами возьмём в ближайший сквер. Им с нами будет радостней и лучше. Ты только не горюй, и в чудо верь. Ведь без чудес куда нам, старой хтони? Конечно же, Баюша, никуда! — и утирает сухонькой ладонью слезу, и гладит ласково кота.

Мелькают дни. Кипят яговьи зелья. Баюн оформил в стиле мурнуар большую кухню, где ветвится зелень по трём не человеческим мирам. Пока он пишет утром Мякмуары, Яга гуляет в скверике одна. И впору бы почуять бабке старость, и жаловаться, как болит спина, но нет — Яга бодра, как свежий груздь, и не намерена сдаваться новоселью. Ест сахарную вату, гонит грусть, шагает бодро в листопад осенний. Метёт метла задорно перед ней кленовые листы и бровь бордюра. И вдруг, нежданней чем сентябрьский снег, перед Ягой встаёт трёхлетний Юра. И что-то говорит наперебой, но так неясно, что Яга кивает, и вытирает кашу над губой у мелкого смешного темноглазки. А воспитатель, что вела детей по скверу в голубой большой бассейн, вдруг предлагает бабке без затей к ним подойти — к детсадовцам ко всем.

Яга идёт — несмело, еле как. Но мелкие бегут к ней, обнимая. Один уже болтает на руках, другая бусы из костей снимает, а третий что-то в ухо так орёт, что хочется щипнуть ему в живот.

-Ну что, к нам аниматором пойдете? — вдруг воспитатель вопрошает, — Тетя? Вы нам бы страшно-страшно подошли!"

«Ну, если страшно!» — думает старушка:
-Велите, чтоб избу мне привезли. Там печь, чтобы ребяткам печь ватрушки, там и клубок, и верный домовик. Он, хоть чуток лохмат и даже дик, но знает много сказок, песен много… - так с воспитательницей шли они дорогу, а утром перелом в судьбе настал.
Карьера обрела логичный старт.

При садике изба теперь жила с избятами — у ней их было трое. Играла в прятки с мелкими метла, Баюн учёно говорил о троллях — мол, на Руси не водятся они, но зелены, что кабачки на грядках… Он говорил, и плавали огни кошачьей магии, чтоб усыпить ребяток. В сончас теперь без плача спали все, и всей оравой ели с маслом кашу.
Баюн питал пристастье к колбасе. Котейке повариха тётя Маша по предписанью радостных начальств её крутила щедрыми тазами. Баюн жевал, снотворчески урчал, и щурился зелёными глазами.

Яга купила несколько теплиц. В них провели на зиму отопление. Теперь там пели стайки разных птиц, листвой шептались на лесном растения. Яга учила шустрых малышат как звать какую маленькую травку, и деревце и пёструю козявку, и даже показала им ужат.

Слал Леший вести с прежней стороны: мол, всё путём, слежу за огородом. Баюн к нему порой являлся в сны, отъев на колбасе такую морду, что впору сесть на парочку диет. Избята подрастали потихоньку — уже с телят приличных были в холке, и фантики копили от конфет. Из них им дети делали гирлянды для красоты бревенчатых фасадов.

Яга любила каждого малька. Мальки Ягу до визгов обожали. Ни костяная жуткая нога, ни слухи, что способна их зажарить, детей не напугали ни на миг. Они-то знали чуткими сердцами, что в их огромный яркий детский мир Яга пришла с шарлоткой, огурцами, и словом, что и лечит и хранит. И хтонь впервые за свои столетия почуяла — важна и так нужна доверчивым и большеглазым детям извечно ненавистная она. Куда ценнее страха, зла и смерти любовь, что накрывает как волна, и тьму своим рассеивает светом