Приходит ночь длиннее всех ночей, Старуха видит, чей ты был и чей, возможно, будешь, если бог родится. Часы берут вязание, и спицы стучат о тысячи случайных мелочей. Накидывают петли дней и дат на тот сюжет, в котором ты солдат, потом на тот, где ты герой-любовник. И узелком приказывают помнить: таков узор, никто не виноват. Смотри, садись с ногами на кровать, твоя задача — нить не оборвать и под руку не задавать вопросов. Грядет зима — мерцающая россыпь предчувствий, замерзающих в слова. Фрактал, кристалл, великая вода, мы состояли из нее всегда, но это чудо ощущали мукой. Владеть другим — доступная наука. Владеть собой — непревзойденный дар. Владей собой — сиди и не дыши, смотри, как время больше не спешит, как нити вирда связывают судьбы. Старуха мелом в темноте рисует, раскраивая крылья для души. Она-то знает, чей ты был и чей, возможно, будешь, если бог родится.
Попробуй никуда не торопиться.
Приходит ночь — длиннее всех ночей.

Мне нужно от тебя живое слово. Не олово случайного улова, не ржавые непрочные доспехи успеха, создающего помехи. Не видимость, не яркость, не созвучность с фальшивым, безъязыким, непевучим, не робость онемения изгоя. Мне нужно от тебя совсем другое.
Летящее, звенящее, иное, небесное, но все-таки земное, глубокое, но ясное до сути. Я дал тебе миры — так нарисуй их. Найди им имя в тысячах наречий, переведи меня на человечий, не подпусти к полету птицелова.
Мне нужно от тебя ЖИВОЕ слово.

По краю мира бежит разноглазый пёс, печная труба прядёт бесконечный дым. И лодка время из рук океана пьёт, и спят киты в густой глубине воды. Старухи сплетают судьбы и вяжут сеть, младенцу несут небесное молоко. Хранитель трота сегодня познает сейд. Хозяйка сейда примет его закон. И знает ворон, куда полетит копье, когда сойдут с земли вековые льды. По краю мира бежит разноглазый пёс, и я легко могу прочитать следы.

Мое крыло — крыло твоего плеча,
нас обручил пророчеством Всеотец.
Солнечный ветер, танцующий по ночам,
Аврора,
север
наших земных
сердец.

Ручная кладь, иллюминатор, укрыться пледом, слушать джаз — нам больше ничего не надо, все предначертано для нас, как будто бог, большой и нежный, нам стал приятелем в пути. Нас больше ничего не держит, и мы легки, и мы летим. И зрением иного рода мы различаем без труда, как изменяется погода, как вырастают города, как дети требуют рождаться, как слово требует строки. Полета стоило дождаться, и мы летим, и мы легки. Над бесконечностью пространства, над нереальностью потерь свободу равенства и братства мы постигаем в пустоте, в потоке воздуха и света, крылатым ангелам подстать, мы обнуляем километры во славу чистого листа. Иерихонские турбины, всепобеждающий мотив.
Мы избраны и мы — едины.
И мы легки.
И мы летим.

Сообщники, любовники, шуты, учителя и пастыри друг друга — в наш океан из мирового круга летят огни, осколки высоты. Мы существуем всюду и нигде, в кроссовках ходим в космосе открытом, мы имена даём метеоритам, не разбирая чисел и недель. Метеорит среда, потом четверг и пятница за ним на горизонте, пока открыт над нами звездный зонтик, мы слышим стук дождя небесных сфер. И этот стук живет у нас внутри, священный ритм твердит себе упрямо. Наш эквалайзер — звук, кардиограмма.
Живые. Мы.
Среда.
Метеорит.