«Старуха» «любила выпить, играла в карты, курила и могла убить словом». Секрет вечной молодости Татьяны Пельтцер
Татьяна Пельтцер — дочь обрусевшего немца, актера театра и кино, лауреата Сталинской премии Иоганна Робертовича (Ивана Романовича) Пельтцера — появилась на свет 6 июня (по новому стилю) 1904 года в Москве. Впервые вышла на сцену в девять лет — в роли Авла, брата главной героини, в спектакле «Камо грядеши» по роману Г. Сенкевича.
Однако дальнейший путь будущей народной артистки СССР на сцену оказался тернистым. В 20 лет, не имея специального актерского образования (актерскому ремеслу ее обучал отец), Татьяна поступила на службу в Передвижной театр Политуправления, затем работала в театрах Нахичевани, Ейска, «3-ем театре РСФСР. Комедия» в Москве. Но ни в одной труппе так и не прижилась. Не заладилась ее театральная карьера и в Германии, куда в 1930 году Пельтцер уехала, выйдя замуж по большой любви — за немецкого коммуниста и философа Ганса Тейблера. Не желая быть «птичкой в золотой клетке», после нескольких лет замужества Татьяна отказалась от обеспеченной и благополучной жизни за границей, развелась и вернулась в СССР, где вновь начала свои скитания по театрам.
В 1934 году молодую актрису уволили из театра МГСПС (сегодня — театр им. Моссовета) с формулировкой «за профнепригодность» — как не имеющую актерского образования. Затем были Ярославский драматический театр, по нынешним временам совсем «экзотический» Московский областной колхозно-совхозный театр и вновь театр МГСПС.
Настоящий «звездный час» Татьяны Пельтцер пробил в 1947 году, когда она наконец обрела свой театральный дом — им стал Театр сатиры, где Татьяна Ивановна блистала в течение 30 лет. Тогда же ее талант, наконец, «рассмотрели» и режиссеры кино. После выхода на экраны картин «Свадьба с приданым», «Максим Перепелица» и «Солдат Иван Бровкин» 50-летнюю актрису стали называть «матерью русского солдата», «колхозной мамашей» и «всесоюзной кинобабушкой». Правда, впоследствии добавилось еще одно прозвище — «бабушка-скандал», поскольку Пельцер славилась еще и непростым характером, была очень остра на язычок. У актрисы было немало недоброжелателей. Но зрители и партнеры ее просто обожали. И было за что! Только ее возрастные героини могли танцевать на кровле дома, прыгать с забора, бегать с песнями по мостовым и кататься на крыше несущегося троллейбуса.
Всего Татьяна Ивановна сыграла примерно в 100 картинах. К сожалению, на склоне лет она тяжело заболела — стала терять память, начались приступы подозрительности и мании преследования. Пельтцер поместили в Московскую психиатрическую клинику имени Ганнушкина, где она скончалась 16 июля 1992 года.
Предлагаю несколько ярких историй из жизни Татьяны Ивановны, рассказанных ее коллегами по сцене.
«КОГО Я ВИЖУ?! БАБУШКА ПИЗДНЕР!»
Народный артист России Зиновий Высоковский:
«Мы все любили Татьяну Ивановну Пельтцер. За глаза ее ласково звали „старухой“. Эта „старуха“ давала сто очков вперед нам, тогда молодым… Я многие годы играл с ней в „Женитьбе Фигаро“. Я — Бартоло, она — Марселина. Дуэт был первостатейный.
У нее был свой секрет вечной молодости. Она любила выпить, играла в карты, курила. У нее был колоссальный юмор. 1970-е годы, Польша… Мы ездим по гарнизонам и обслуживаем наши войска из Западной группы войск. Поздно ночью автобус прибыл в Свиноустье. Нас встречает молодой капитан с фонариком. Первым из автобуса выходит Анатолий Папанов. Капитан направляет на него фонарик и говорит: „Ешь твою мать… Волк!“ За ним выхожу я. Он говорит: „Ешь твою мать… Пан Зюзя!“ За мной выходит Татьяна Ивановна Пельтцер. Совершенно обалдевший капитан криком кричит: „Ой! Мать вашу всех!!! Кого я вижу?! Бабушка Пизднер!“ Помню, „старуха“ открыла рот (а она была завзятой матерщинницей), — и капитана потом еле откачали нашатырным спиртом.
Когда ей было уже за семьдесят, главный режиссер театра (народный артист СССР Валентин Николаевич Плучек, — авт.) позволил себе в обычной для него оскорбительной манере на репетиции сделать ей грубое замечание. Она подошла к рампе, выдержала паузу и бросила ему в зал: „Мудак! Старый и бессовестный“, после чего с гордо поднятой головой покинула Московский академический Театр сатиры навсегда».
Эта история уже десятилетия передается из уст в уста.
Фаина Раневская и Татьяна Пельтцер — эти две яркие, самобытные, неординарные личности, «королевы эпизода» дружили давно, несмотря на то, что у обеих был непредсказуемый и очень взрывной характер, и обе вошли в историю своими колкостями по отношению к коллегам и своими афоризмами. Они настолько были близки, что долго друг без друга не могли.
Пока не случился инцидент, едва не поставивший крест на их дружбе. В конце декабря 1945 года Фаина Георгиевна и Татьяна Ивановна были приглашены на званый вечер, который решила устроить вдова писателя Михаила Булгакова, Елена Сергеевна. Она предупредила гостей, что будет маскарад, и чтобы они непременно все пришли в маскарадных костюмах, так как будет конкурс на лучший из них. Гости с задачей справились. Кого только на этом балу не было: снегурочки, фрейлины, моряки, а Мстислав Ростропович и Святослав Рихтер, нарядившись в крокодилов, не вошли, а… вползли в квартиру.
Фаина Георгиевна пришла первой из подруг, и произвела настоящий фурор. На ней красовалась шляпка в виде гнезда из сена, в центре которого восседал бутафорский гусь, очень похожий на настоящего. Во время застолья «гусь» на шляпе актрисы вдруг вытянул шею и наклонил голову над блюдом. Раздались восхищенные аплодисменты. Казалось, что оригинальнее костюма придумать невозможно.
В это время в дверях появилась Татьяна Пельтцер, и гости просто остолбенели. Всё платье актрисы было сплошь усыпано… баранками. Браслеты из этих хлебобулочных изделий украшали запястья её рук, огромными серьгами свисали с ушей и даже с кончика носа. На голове красовался венок из соломы.
«Мой костюм называется „Урожайный“, и я прямиком с сельскохозяйственной выставки!», — выпалила она. Было очевидно, что Пельтцер своим костюмом затмила Раневскую, перетянув всё внимание гостей на себя.
Разумеется, Фаина Георгиевна с этим смириться не могла. Она подошла к подруге-сопернице и гневно воскликнула: «Ещё не отменили продуктовые карточки, а вы так позволяете себе обращаться с хлебом!» Татьяна Ивановна сдержала себя, а позднее все баранки раздала гостям… После этого случая актрисы некоторое время не разговаривали, тем не менее, им удалось помириться.
Народная артистка России, актриса Театра сатиры Нина Архипова:
«Мы подружились в Театре сатиры, куда я пришла, проработав несколько лет в Театре имени Вахтангова. Но увидела я ее гораздо раньше — на каком-то вечере в ЦДРИ (Центральном доме работников искусств). Помню, сидела, ждала, когда начнется концерт, как вдруг на сцену вышла уборщица. Она начала драить пол и, как часто делают люди этой профессии, попутно ворчать: „Вот вы тут сидите, а нам надо убирать, ничего не готово, потому и концерт задерживается“. Когда женщина, помахав шваброй, ушла, соседка по залу повернулась ко мне и спросила: „Ну как, понравилась вам Пельтцер?“ Я была поражена безмерно: мне и в голову не пришло, что это актриса. У Татьяны Ивановны был поразительный дар перевоплощения. Так я — сразу и навсегда! — стала ее поклонницей. Я очень любила наблюдать, как она работает: сначала приходила на репетиции спектаклей с ее участием, а потом мне повезло играть вместе с ней в пьесе венгерского драматурга Миклоша Дярфаша „Проснись и пой!“, поставленной в Театре сатиры Марком Захаровым и Александром Ширвиндтом.
Каждый раз, глядя на то, как она ведет себя на сцене, я поражалась: вроде бы уже не молода, а как заразительна и привлекательна, когда хочет быть приятной и красивой! А как Татьяна Ивановна скакала по лестницам — я в ее возрасте уже бы так не могла, а она все себе позволяла и была просто прелестной.
Где бы театр ни был на гастролях, мы везде ходили вместе — ей нужно было обегать весь город. И вот ведь что удивительно: у нее никогда не уставали ноги. Пельтцер вприпрыжку бежала вперед, а я плелась сзади и просила: „Татьяна Ивановна, пожалуйста, помедленнее!“ Причем носилась она не только по музеям и достопримечательностям, но и по магазинам: и то ей надо купить, и это! И мне что-то присматривала — какие-то ножички, дощечки, салфеточки…
Мне иногда казалось, что у нее, как у Карлсона, где-то спрятан небольшой моторчик. Помню, как мы праздновали 70-летний юбилей Пельтцер: на вечер был запланирован спектакль с ее участием, потом должны были Татьяну Ивановну чествовать, а поздно вечером всей труппой собирались идти в ресторан.
Учитывая такой насыщенный вечер, женщина ее возраста полдня отдыхала бы, а она с утра побежала на вокзал встречать поезд, на котором должны были приехать из Ленинграда две ее подруги. Оттуда вся троица потащилась по магазинам, потом дамы поехали в парикмахерскую, чтобы вечер встретить во всеоружии. В театр виновница торжества влетела в последнюю минуту, превосходно отыграла спектакль, выдержала все поздравления, поехала в ресторан Дома актера, где перетанцевала, по-моему, со всеми присутствующими мужчинами.
Это была женщина невероятного темперамента!
Общение с ней всегда превращалось в праздник, даже если она сердилась. Да, бывало и такое! Пельтцер, например, всегда начинала подготовку к спектаклю с маленького скандала: то костюм у нее недостаточно наглажен, то парик не так завит. Все в театре об этом знали, и никто не обижался. Спустя какое-то время мы поняли: так Татьяна Ивановна себя заводила и потом выпархивала на сцену с горящими глазами. Это был ее актерский рецепт: она считала, что нельзя играть просто так, нужно эмоционально себя настроить.
Дружба Татьяны Ивановны с Марком Захаровым началась с ссоры. Захаров начал репетировать в нашем театре „Доходное место“ Островского. Он был тогда режиссером молодым, хотел привнести в театральное искусство что-то новое, необычное. Например, предложил актерам играть Островского без грима. И вот представьте себе: когда Захаров вдохновенно рассказывал труппе о концепции спектакля, в полной тишине вдруг раздался голос Татьяны Ивановны: „Что же это такое: почему, если человек ничего не умеет, он обязательно лезет в режиссуру!“ В этом была вся Пельтцер — она, наверное, единственная во всем театре, позволяла себе говорить людям в лицо все, что думает.
Но прошло какое-то время, она поняла, насколько Марк талантлив, и ее отношение к нему потихоньку стало меняться в сторону обожания.
Когда Захарова назначили главным режиссером „Ленкома“ и Марк ушел из Театра сатиры, он поступил деликатно по отношению к нашему руководителю Валентину Николаевичу Плучеку, — не взял с собой никого из артистов. Но Татьяна Ивановна просто не могла без Марка жить. Она устроила Плучеку маленький скандал прямо на репетиции — назвала его „старым дураком“. Он вспылил, обозвал ее „безумной старухой“, Пельтцер воспользовалась моментом и подала заявление об уходе. И Валентин Николаевич, который в другой ситуации никогда бы его не подписал, тут сказал: „Пожалуйста!“ Татьяна Ивановна, которой только этого и надо было, тут же ушла к Захарову.
Мы поддерживали отношения почти до самой ее смерти. Два раза я ходила смотреть спектакль „Поминальная молитва“, где Пельтцер играла старушку Берту. Ее роль там ничего не значила: она выходила в конце второго акта со своим партнером Александром Абдуловым и произносила всего две или три реплики. Но публика была в восторге.
Когда я пришла смотреть этот спектакль второй раз, Татьяна Ивановна была уже очень больна и забывала текст. „Ленком“ устроил ее в клинику. Надеялись, что врачи восстановят ей память, но вскоре стало ясно, что это невозможно. Пельтцер привозили на спектакль, а потом увозили обратно. Помню, она вышла на сцену, стояла и молчала. Ее текст говорил Абдулов: „Ну что, мама, в поезде вас, наверное, укачало? Вы, наверное, устали?“ Татьяна Ивановна своим характерным, узнаваемым голосом ответила: „Да, очень!“ В зале поднялась буря аплодисментов! Они пошли дальше: Абдулов снова произнес за нее ее текст, и она снова ответила: „Да!“ И снова — буря аплодисментов.
Меня тогда поразило благородство театра, который всеми силами, до последнего старался сделать так, чтобы угасающая актриса чувствовала себя нужной и востребованной. В последнее время в „Ленком“ ее привозили просто так. Она уже не играла — только сидела в гримерной, дышала театральным воздухом, а актеры, которые обожали свою „бабушку“, приходили, чтобы ее обнять».
Народная артистка России, актриса Театра сатиры Ольга Аросева:
«Последние годы Татьяна Ивановна провела в сумасшедшем доме — я ее там навестила. Свидание разрешили очень неохотно, но я все-таки главврача уговорила. Татьяна бросилась ко мне, обняла… Врач спросил: „Татьяна Ивановна, кто это к вам пришел?“ Она думала-думала, а потом воскликнула: „Друг мой пришел!“ — и заплакала. Видеть это было невыносимо».