Я клоун. Больничный клоун. Мое царство не шапито с манежами, а палаты с койками. И у меня не зрители, только пациенты.
Меня учили — если нет у тебя трюков, которыми ты всегда вызываешь улыбку, выполняя их без эмоций на лице, улыбайся сам. Улыбайся, клоун, улыбайся. Улыбка — твой инструмент. В моём арсенале есть несколько трюков, фокусов и розыгрышей, которые я могу проделывать с poker face*, но мне нравится улыбаться. Улыбаясь, я чувствую, как невидимые нити протягиваются от кончиков моих нарисованных краской губ к краешкам рта моего… ладно, все-таки зрителя, заставляя его губы сначала подёрнуться, как в гримасе, потом робко раздаться в стороны, а затем растянуться во всю ширь желанной улыбки. Так что, улыбайся, клоун, улыбайся.
Мальчик был вытащен прохожим из загоревшейся квартиры. К его рукам прилип оплавленный синтетический мишка, с которым он не мог расстаться. Вот уже много месяцев ортопеды и физиотерапевты стараются вернуть движение этим деформированным, покрытым рубцами и латками пересаженной кожи, ручкам. Любое напряжение мышц вызывает жгучую боль, а надо, чтобы он напрягал их самостоятельно и системно. Мальчишка смелый и любознательный, но эта боль… Я вручаю ему резиновую грушу с противной пищалкой. По сигналу пищалки, вызванному сжатием груши покалеченными кистями, я обретаю различные личины — животных, медсестёр, бабушки. Все смеются. Мальчик плачет и смеётся, и сжимает, и сжимает грушу. Улыбайся, клоун, улыбайся.
Старушка уже попрощалась. В палате царит какое-то умиротворение. Слёз нет. Дочки гладят дорогие руки. Я просто проходил мимо и вдруг: «Погодите, погодите, подойдите, пожалуйста, к маме». Почему-то люди стесняются обратиться ко мне: «Клоун», — наверное, боятся обидеть. «Сынок, голубой шар, пожалуйста». Привязываю к её кровати голубой воздушный шарик. «Нет, дорогой, ты песню про „шар голубой“ знаешь?» Да, песню я знаю, но петь не умею. Бог не дал. Склонившись над старушкой, я тихо декламирую: «Крутится, вертится шар голубой. Крутится, вертится над головой». И тут старая женщина неожиданно музыкальным голосом выводит эту песню со словами на идиш. «Ot iz dos gessele? Ot is dishib?» — поёт старушка. Дочки затаённо всхлипывают. А ты улыбайся, клоун, улыбайся.
Здесь все белое. Стены, занавеси, простыни, халаты, лица. Даже солнечный луч, прорезавший себе путь куда-то в угол, выглядит бледным. Бледная от недосыпания мать у кровати. И вся беленькая девочка. Белоснежный конус респиратора не выглядит чужеродно на этом, лишённом других красок, лице. Чужеродный в этой палате я. Никакие мои ужимки и фокусы не пробивают «белое безмолвие». Перемигнувшись с врачом, я наклеиваю на респиратор клоунский нос и рисую толстой тушью широкую красную улыбку. И тут же все преображается. Все смеются, хихикают медсёстры, смех возвращает матери румянец на лицо, у девочки чёртики в глазах, и из-под респиратора слышно: «Зеркальце, дайте скорее зеркальце». В протянутом зеркале она видит улыбающегося клоуна, который вызвал всё это веселье и суету. И ей он нравится. Улыбайся, клоун, улыбайся.

*poker face — покерное лицо (англ.) — лицо, не выражающее эмоций.