I

Было раннее морозное утро, ближе к восьми. Сквозь окна гостиной Джурабаевского дома, завешанные шторами, выходящими на белокаменную мечеть, расположенную в ста метрах через дорогу, едва пробивался зимний рассвет, приветствуемый заунывным, чуть ли не вопиющим азаном. В этот священный час муэдзин призывал всех правоверных мусульман махалли Джамий ко второму утреннему намазу — «Восход». И, как всегда, в этот зимний час, лишь закончится призыв на молитву, с улицы заскрежещут своими противными для человеческого уха голосами сороки, поддерживаемые карканьем ворон. А минут через пятнадцать всю эту птичью какофонию дополнят призывные напевы молочниц с бидонами в руках: «Кисли-присли! Кисли-присли!», что на оригинальном языке сие означает «Покупай кислое и пресное молоко! Покупай!».
И в это раннее время в вышеназванном доме развалившись на раскрытом диване в гостиной, лежа на спине, негромко похрапывал сам хозяин. Тучный мужчина средних лет с седыми висками и обрюзглым лицом. Перевернувшись на левый бок, он с трудом стал вдыхать и выдыхать воздух. Внезапно он всхрапнул, его передернуло и под тяжестью его потревоженного тела с шумом заскрипел диван. Дыхание спящего резко остановилось, он не мог продохнуть, но инстинкт заставил его пробудиться ото сна, причем с широко раскрытыми глазам, как видно, от ужаса. Мужчина как ошпаренный вскочил с дивана, чтобы заставить свои легкие вновь задышать. Это произошло… но с большим усилием. Мужчина был растерян, даже испуган. С ним это произошло впервые. Он громко крикнул, произнося женское имя: «Зебо!» Но ничего не ответило ему, кроме тишины. Его это раздосадовало. Он встал с дивана и прошелся по всем комнатам, включая и второй этаж, и ванную комнату, и кухню. В огромном доме никого не было, кроме него самого. Это его еще больше раздосадовало.
Мужчина вернулся в гостиную, где по-прежнему работал телевизор. Транслировалась спортивная передача.
На журнальном столике мужчина обнаружил со вчерашнего вечера недопитую бутылку из-под русской водки, недоеденную лепешку и тарелку с казы, нарезанное дольками, поверх которых лежали луковые колечки, успевшие за ночь подсохнуть.
Увидев эту удручающую картину, он моментально сообразил, что произошло накануне. Также определил день недели. Было воскресенье.
В ноющей от боли голове мужчины прокручивался вчерашний вечер, отчего ему стало еще муторнее. Состояние его души отражалось на его одутловатой и испитой физиономии. Мужчина, почесав свою волосатую грудь, взял бутылку со столика, опорожнил в пиалу остатки огненной влаги и заправски опрокинул это в свое страдающее нутро. Поморщившись, он быстрым движением схватил дольку конской колбасы, занюхал ею и резко выдохнул. Мужчина впервые в своей жизни опохмелился.
Да, мы всегда что-то делаем впервые: впервые делаем первый глоток воздуха, вылезая из чрева матери; впервые всасываемся в грудь матери, чтобы высосать из нее живительную влагу; впервые произносим слово «мама»; впервые делаем первый шаг в своей жизни; впервые идем в школу; впервые влюбляемся, женимся, радуемся своему первенцу… Все когда-то делаем впервые: и созидающее и саморазрушающее. Так и он, этот мужчина, впервые оставшийся один в своем огромном доме, одинокий и несчастный, впервые опохмелился, заполняя кайфом свой так называемый экзистенциальный вакуум.
До него только сейчас дошло, что в этом мире он остался одинок: ни жены, ни детей, ни друзей… И все же, единственное, что у него еще осталось в этой жизни, так это его бизнес, где он распоряжается душами людей: хочет карает, захочет помилует…
Может, он и раньше был одинок дот этого события, правда, этого еще не осознавая?
Минут через пять мужчине полегчало. Боль в голове утихла, туман рассеялся, явилась ясность. В голове у мужчины начали восстанавливаться события вчерашнего вечера — кадр за кадром. Вот предстал образ девятнадцатилетнего сына, играющего желваками, стоящего подле отца и опустившего свою курчавую голову на грудь. Видит мужчина и себя как бы со стороны, даже слышит, как он кричит на сына:
—Санджар, попробуй только ослушаться меня, своего отца! Велю тебе со скалы спрыгнуть, спрыгнешь. Если я только узнаю, что ты с этой безродной девкой встречаешься, сам тебя, сукиного сына, вот этими руками удавлю. Я тебя породил, я тебя и убью!
— Руки коротки, отец! Ничего вы мне не сделаете. Кончились те времена, когда отцы диктовали свою волю сыновьям!
— Что ты сказал?! — гневно воскликнул отец и дал пощечину сыну. —На получай!
— Да пошли вы к чертовой матери! — крикнул сын в отчаянии на отца и бросился к выходу. — Тоже мне, Тарас Бульба нашелся!
—Стой, Санджар! Я не все сказал! — крикнул отец вдогонку сыну.
Сын, сбежав по лестнице вниз на первый этаж, наткнулся на встревоженную мать. Она схватила сына за рукав куртки:
—Санджар, постой!
—Все, мама, я ухожу из дома, — сказал сын, нахлобучив на голову меховую шапку. — И простите меня, мама. Вы знаете, я люблю Нигину. Я без нее дышать не могу. А отец против моего выбора…
—Ну, давай убирайся из моего дома! — весь покраснев от гнева, кричал сверху вниз мужчина сыну. — Не сын ты мне больше! Так что, проваливай к чертовой матери!
—Что вы такое говорите, Джурабай-ака?! Опомнитесь! — возмутилась женщина. —Что же он такое сделал, чтобы от сына отказываться?
—Мама, не надо! — сказал сын. —Этого тирана бесполезно увещевать.
—Это ты, Зебо, виновата, что такого слюнтяя воспитала! Давай, давай, проваливай! — кричал мужчина сверху.
—Я уже взрослый и сам о себе позабочусь, мама, — сказал сын матери, обняв ее, когда они стояли у раскрытой калитки. —Я, мама, ухожу из этого дома, но я не от вас. Я вам дам о себе знать сразу, как только обустроюсь на новом месте. А пока я переночую у Рахмата.
— Я полностью на твоей стороне, сыночек, — сказала мать, и уже тише, вполголоса: —Я, Санджар, сама уйду от твоего отца. Он мне сам опротивел своим деспотизмом. Как жаль, что я бросила в свое время работу. Надо будет восстанавливаться. Пока я буду жить у твоих бабушки с дедушкой. Ты меня понял, сынок?
—Мамочка, я вам обещаю, как только устроюсь на работу, я буду вам помогать.
— Сыночек мой, Санджар, а как же учеба в институте?
— На счет этого, мамочка, не беспокойтесь. Я переведусь на заочное отделение.
—Санджар, — заплакала женщина, — ты получишь мое материнское благословение на брак с Нигиной, в этом не сомневайся. Я знаю, она хорошая девушка. Вы с ней будете хорошей парой. Она тебя очень любит…
—Спасибо, мама, — сказал сын и тоже тихо заплакал. —Только вы можете меня понять… ваше материнское сердце…
Сказав эту последнюю фразу, сын поцеловал мать, развернулся и растворился в морозной ночи.
Мать еще долго стояла у калитки, провожая взглядом удаляющуюся фигуру сына и тихо-тихо произносила материнскую молитву за благополучие сына. А у самой в душе кошки скребли, отчего наворачивались крупные слезы из глаз.
—Зебо! — грубо окликнул муж жену, высунувшись из открытого окна веранды во двор. — Чего встала как вкопанная? Иди домой! Приготовь мне что-нибудь пожрать!
—Воспитала слюнтяя, — продолжал муж упрекать жену, когда она вошла с мороза в теплый дом.
—Зачем я только дал родителям согласие на тебе жениться! Разве от такой лянки могут родится нормальные дети?! Второй твой сынок тоже еще покажет свой дрянной характер…
—Вы хотите развода, Джурабай-ака?
—Да, хочу! — грубо выкрикнул муж.
—Считайте, мое согласие вы получили, — твердо и уверенно сказала женщина. —И жратву вы сами себе приготовите.
Такой ответ жены мужу не то, что возмутил его, а даже удивил.
Эта безропотная женщина, прожившая с ним двадцать лет, которая никогда не перечила мужу, взяла и просто дала свое согласие на развод, да еще и нагрубила. От такой наглости мужчина весь побагровел и сжал кулаки.
—Может, Джурабай-ака, вы хотите поднять руку и на женщину?! Сына было мало?! Что ж, вперед, поднимайте руку на женщину! Тиран! Житья от вас нету! Как же вы мне опротивели! Я тоже, как и Санджар, не могу оставаться больше в этом доме. Я ухожу!
—Да кому ты сдалась, жена? Кому ты нужна, кроме меня? Я тебя кормлю, одеваю… Ты на моей шее торчишь…
—Больше на вашей шее, Джурабай-ака, я не буду торчать. Я жалею, что бросила работу ради семьи в свое время. Но ничего, я восстановлюсь на прежней работе. А коли не возьмут меня на прежнюю работу, на кафедру преподавателем, пойду в уборщицы. Труда я не боюсь. Лишь бы с таким тираном, как вы, не жить под одной крышей…
—Иди, иди, женушка! — ехидно ухмыльнулся муж. — Посмотрим, как ты через неделю запоешь! Иди, иди!
…Вот, Джурабай сидит один в этом огромном опустевшем доме, сидит подле включенного телевизора, пьет водку, закусывает конской колбасой и смотрит трансляцию хоккея, будучи в полной уверенности, что и жена, и сын будут у него еще молить прощения — у него их хозяина.
А весь этот сыр-бор произошёл-то почему?
Была у Джурабая молодая любовница Лолахон, красавица лет двадцати пяти, в ком он души не чаял, некогда его секретарша, но для которой он, Джурабай, этот мужчина средних лет, чтобы ей, этой Лолахон, угодить, открыл для нее Спа-салон. Это, кроме того, что он купил ей дом и нанял ей прислугу. А она, эта лицемерная бестия, умевшая держать мужиков за одно интимное место, как надо, почувствовав себя хозяйкой, стала вести себя более независимо, а, в итоге, нашла себе другого кадра, разумеется, лет на двадцать моложе, а старому перцу, Джурабаю, дала «развод» и от ворот поворот. Тот, в свою очередь, понял свою ошибку, но поздно. В отчаянии стал девушке угрожать. Но оказалось, что Лолахон связала свою судьбу не с простым кадром, а с сыном очень уважаемого в городе человека, который, если бы пожелал мог угробить Джурабая в шесть секунд — ему было достаточно шевельнуть мизинцем. Вот такая черная полоса предстала перед незадачливым мужиком среднего возраста, усугубившего свое и так шаткое положение ссорой с сыном и женой. Так сказать, человек выместил свою злобу на слабом звене.
Так весь вечер Джурабай и бухал водку, запивая свое горе, а уже к полночи уплыл в царство Морфея…

II

И вот сейчас сидит Джурабай на скрипучем диване и размышляет:
«Надо попросить прощения у Зебо. Она столько лет была мне верной женой, хорошей матерью. Подарила мне двух прекрасных сыновей: Санджара и Фарида. Пусть Санджар жениться на той, к кому у него лежит сердце. Не стану я ему препятствовать. Он уже взрослый. И надо у него попросить прощения. Нет, я сегодня уже не тот, что был вчера! Вчера…
Постой-ка! Я ведь Зафара, своего друга детства обидел. Боже, как я мог ему такие обидные слова сказать! И… «Кто ты такой, чтобы мне советы давать? Жалкий учителишка! Сам ничего не добился в этой жизни, а мастер советы давать!» И… А ведь он мне правильный совет давал — не вмешивался в личную жизнь сына, не препятствовать его выбору. Как же ты Зафар, друг ты мой родной, прав: все время указывая детям, что и как делать, они не становятся самостоятельными. Как же ты прав! Какой же ты Зафар мудрый человек! А я, напыщенный индюк, тебя, такими обидными словами… Да-а… Джурабай, ты о себе возомнил! А ведь все мы под богом ходим! Гордость взыграла! Жаль, не могу себя побить!
Не-е-ет, я сегодня уже не тот, что был вчера! Вчера… Месяц назад я уволил главного инженера Закирова только потому, что он со мной постоянно не соглашался, перечил мне. А ведь и он был во всем прав! И что я добился? А того, что мы закупили морально устаревшее оборудование, установили его, и оно не дает нужных показателей. Если бы закупили то, какое предлагал Закиров — пусть оно дороже! — то было бы куда лучше! Как же Закиров был прав! Надо, во что бы то ни стало, вернуть Закирова. И да, попросить прощения у него! Кадры решают все, как сказал один мудрец.
Не-е-ет, я сегодня уже не тот, что был вчера! Что же я еще делал не так вчера? Кого я обидел еще? Кого? Родителей? Нет, слава Аллаху, родителям я никогда не говорил обидных слов… И все же… Бедные мать и отец, они никогда меня ни в чем не упрекнули… А ведь я их так редко навещаю! А они ведь такие старенькие… В самом деле, у меня сердце зачерствело, бездушным я стал… Надо их навесить. Они обрадуются. И, кончено же, попросить и у них прощения.
А ведь я и с сестрами родными в ссоре и не общаюсь с ними. Надо первым пойти им навстречу и попросить у них прощения…
Боже, как же я грешен! И как меня только земля носит!
С какого времени я стал таким? Ведь я не был таким! Не был! Что же меня так изменило? Отчего сердце мое так зачерствело?
Вот… ноет в груди… это сердце. Дает о себе знать… Вот и сегодня утром чуть не задохнулся… Может, это был знак?.. Предупреждение?.. Думаю, это оно и было…
Сегодня воскресенье. Значит, я всех застану дома. Так, надо позвонить родителям и договориться о встрече. Надо им сказать, чтобы они позвали Фатиму и Гульрух. Как раз сегодня и будет примирение с сестрами. Но это к вечеру. А до этого я поеду к родителям Зебо и буду молить ее о прощении. Также узнаю, где Санджар и тоже будут просить у него о прощения. Обязательно надо заехать сегодня и к Зафару, к моему дорогому другу. Все-таки, какой у меня мудрый друг! Не зря он учитель! Он учитель с большой буквы! Вот такие, как он, и должны учить подрастающее поколение! Потом надо позвонить инженеру Закирову и пригласить в офис… нет, мне надо самому к нему поехать! Так будет лучше! Попрошу у него прощения за все, и попрошу его вернуться. И еще, надо ему повысить жалование. Он этого заслуживает. Обязательно надо все это сделать… Немедля!
Джурабай, окрыленный своими мыслями и добрыми намерениями, резко вскочил с дивана и…
Единственное, что Джурабай успел произнести, так это слово «мама», после чего он рухнул на пол, как подкошенный, потеряв сознание.
Было раннее морозное утро. За окном скрежетали своими противными человеческому уху голосами сороки, которых поддерживали своим карканьем вороны…

8 октября, 2022 г.