О Харькове нужно рассказывать исключительно стоя. Он мужественен, молчалив, тверд, как камень. В нем продолжают жить сильные и такие же молчаливые люди. Настоящие герои!
Говорят, в Харькове сейчас около 800 000. Кто-то не может уехать, так как кормит 23 соседских кота, кто-то ухаживает за лежачими родителями, а кто-то настолько любит свой город, что даже мысли не допускает оставить его на произвол судьбы.
— Мой папа — электрик в инсультном отделении. У него инвалидность и больная спина, но он упорно ходит на работу. Раньше работал сутки — трое, а теперь через день. Ведь в больнице недопустимы перебои со светом.
— Мой муж — уролог. Первые месяцы войны добирался на работу пешком (полтора часа в одну сторону). Сейчас ездит на метро и продолжает спасать наших ребят. У каждого третьего — простуженные в окопах почки.
— Мы жили и живем на Салтовке. Ежедневно сажусь в машину и объезжаю город. Смотрю, где какие разрушения. Злюсь на пишущих, что наш Харьков превратился в Алеппо. Наш город живее всех живых!
— С мужем решили оставаться дома. У него есть охотничье ружью, и я ему сразу сказала: «Если зайдут чеченцы, ты сперва застрелишь меня, потом себя». Он кивнул.
— Это моя вторая война (первую прошел в Афгане). Живу между Салтовкой и Киевским районом. Короче говоря, под обстрелом. Много за это время передумал и считаю, что путин Харькову просто мстит. За футбольную считалочку, спетую еще в 2014 году, и за то, что не встретили его армию с цветами и пышными караваями. Ему ведь говорили, что здесь одни «ждуны» русского мира, а наши — раз — и ответный огонь. Ни один харьковчанин не вышел с белым флагом.
— Я осталась в городе с больным мужем. Он инвалид второй группы и не сможет дойти к автобусу со своим чемоданом лекарств. Самое сложное ночью. Сижу в кровати, читаю девяностый псалом и считаю удары. Один раз получилось целых 85.
— Той ночью в ста метрах раздался взрыв. Ракета разнесла семьдесят восьмую школу. Я лежала на полу и слышала, как из рам сыпется стекло, а земная кора отслаивается яичной скорлупой. Школа была красивой, с ухоженным газоном. В ней только заменили окна и утеплили классы…
— Никогда не думала, что человек или то, что от него останется, сможет уместиться в пакет для супермаркета. Наш сосед-пенсионер поместился.
— К нам между Циркунами и Черкасскими Тишками зашли танкисты. Один требовал сдать Бендеру и не верил, что тот умер 60 лет назад, второй интересовался почему на большой поселок всего три колодца.
— Потому что в каждом дворе скважина.
— А что такое скважина?
— В первый месяц мы еще спускались в убежище. Потом перестали. Никто в Харькове теперь не бежит в подвал, потому что сперва раздается удар, а потом включается сирена. В первые подземельные дни кто-то запел гимн Украины. Подхватили все: и дети, и старики. Слезы душили, но мы продолжали петь. Это было так важно и так нужно…
— Меня при ракетном свисте спасает фраза из «Игр престолов»: «Что мы говорим Богу смерти? — Не сегодня!»
— Мне 60 лет. Ни за одним человеком в мире я не скучала так сильно как за Харьковом.
В один из телефонных разговоров с харьковчанкой я услышала мощный взрыв. Ушам стало больно. Женщина на минуту сделала паузу и устало произнесла: «Это далеко». Закончив беседу, я сказала себе: «Харьков — это очень близко. Херсон, Новая Каховка, Николаев, Никополь, Изюм, Авдеевка, Бахмут, Сумы — это близко! Далеко до Луны, а к тебе, «Ха» — два рукопожатия. Лично я все дни войны сжимаю твое запястье!