а если остановятся глаза, уставившись в невидимые бездны, я подойду под эти образа и помолюсь за синий цвет небесный. за желтых одуванчиков разлив, за красных роз чуть пьяное дыханье, за клейкий и зеленый запах лип, за черных гнезд вороньих колыханье. за серебро моих снегов и слов, за розовость последних детских снов, за многоцветность, из которой выпал. за ночи фиолетовую грусть, за серый день, что помню наизусть… я помолюсь (а раньше б просто выпил)…

а может, всем уйти в монахи? забыть айфоны и фейсбук, и жить, как братьям, в Божьем страхе, сажать картошку, лен и лук. и в чистоте молитв вечерних вдруг достигать сквозь мыслей шквал таких высот неимоверных, где и Гагарин не летал. прислушиваться сердцем к Слову, в охотку сметывать стога, и добродушную корову водить на сочные луга. баюкать душу в трубных звуках летящих к югу журавлей… но кто же будет в сладких муках на белый свет рожать детей, писать стишки, людей смущая…
но может — Господи, прости! — одно другому не мешает, когда вокруг любовь и Ты?..

а завтра по солнечно-мокрой обители
под стрекот сорок и смешинки синиц
степенно пройдут молодые родители
с ребенком, с лапшой и с кассетой яиц.

и, будто бы в песне, плывя вдоль по Питерской
(святое семейство плюс бабка Весна),
они обласкают улыбкой родительской
скамейку, сосну и меня, пацана.

в их мире весеннем (коротком и радужном)
люблю подремать
(уходить не люблю).
они уже близко.
… показать весь текст …