Ну, а в конце концов мы станем
Хоть чьим-нибудь воспоминаньем.
Возможность эта есть всегда,
А, значит, мы не без следа
С земли уходим. Как приятно,
Что, хоть нельзя прийти обратно,
Но можно в чьей-то жить душе
Эскизом ли в карандаше,
Туманным и незавершённым,
Излишней чёткости лишённым,
Иль глянцевитым полотном,
Что в стиле выполнен одном,
Иль на картине светлой точкой,
Иль в голове застрявшей строчкой.

Там, где ни ночи и ни дня,
Где бытие давно нетленно,
Там столько любящих меня
И нежно, и самозабвенно,
Готовых на защиту встать
Судьбы моей, пути и цели,
Готовых за меня отдать
Всю жизнь, когда б её имели.

— Да брось, не к спеху, не горит.
— Как — не горит?! Почти сгорело.
Вот-вот душа покинет тело
И в эмпиреи воспарит.
— Ах, так? Ну, значит, только тем
И стоит, наконец, заняться,
Что размышлять, мечтать, слоняться,
Забыв о времени совсем.

Сколько б лет тебе ни было, ты умираешь ребенком,
Простодушным и мало что смыслящим глупым теленком,
У которого ножки совсем не стоят, разъезжаются, гнутся,
И которому в бок материнский горячий так хочется ткнуться,
И который еще не набегался, не наигрался,
И который пожить здесь в свое удовольствие только собрался.

Нет, музыка вечна. Не вечны певцы.
Певцы отдают, к сожаленью, концы.
И тот, кем написана вечная фуга,
С земного сошел, к сожалению, круга.
И тот, кто волшебно ее исполнял,
Он тоже, простите за грубость, слинял.
Ушли тромбонисты, ударники — в нетях,
А музыка… Что ей до смертников этих?
2016