`
Есть ещё такие люди, которые утверждают, что желание молодого и вполне симпатичного мужчины жениться на богатой наследнице не достойно и даже предосудительно, но лично у меня мнение не просто другое, а прямо-таки противоположное. И не пытайтесь призвать к тому, что это роняет честь всех мужчин в целом и каждого в отдельности — я с этим никогда не соглашусь.

И не только я. Мой давний знакомый по студенческой скамье, по одной его родителям известной причине названный Аристофаном (есть подозрение, что они после продолжительного изучения словаря мужских имен пришли в негодование, а весь тяжкий груз их кары, причитающийся составителю оного словаря, пал почему-то на голову только что рожденного моего товарища), так вот, этот мой знакомый и хороший приятель Аристофан на удивление очень быстро и раз-и-навсегда влюблялся в девушек не просто милых, а каким-то странным образом оказывавшихся еще и вполне обеспеченными. Но неизбежным злом, сопутствующим заветному наследству, оказывались, как это не прискорбно, стоящие на страже, бдительные родители избранницы. Казалось, гениально задуманные — планы рушились на том или ином этапе, тщательно скрываемые — намерения всплывали наружу и в самом неприглядном свете, грёзы и мечты — оставались мечтами и грёзами вполне приятного, но уже не юного ухажера Аристофана.

По этой самой причине и исходя из соображений неумолимо надвигающего мужского совершеннолетия (а именно, весной Аристофану исполнялось сорок лет), мой знакомый предпринял последнюю и серьезно спланированную попытку покончить с холостым и бедным своим существованием уже этой зимой.

Объектом его финансовых вожделений стала вполне еще себе молодая и образованная девица по имени Элеонора. Помимо замысловатого и обязывающего, как минимум, к высшему гуманитарному образованию имени, она имела два загородных дома, огромную квартиру в центре города (о которой с упоением вот уже третий месяц мне рассказывал Аристофан в таких подробностях, что мне уже казалось, будто я сам прожил большую и счастливейшую часть своей жизни именно в этой квартире с видом на набережную и ванной комнатой размером как вся коммуналка моего друга), ко всему прочему прилагались не один автомобиль последних моделей и крайне властная мать означенной девицы. О, как менялось выражение его лица, как задумчив и печален становился Аристофан, какая несказанная грусть сквозила в складках его рта, когда он говорил о НЕЙ.

Мне так и не довелось узнать имени этой женщины, поглощавшей все мысли моего товарища, ибо в рассказах Аристофана она всегда проходила под загадочным, почтительным, полным обреченности, а посему и некоторого трепетного уважения именем «ОНА».

Накануне того знаменательного в жизни Аристофана дня, мой друг пришел ко мне за поддержкой моральной, а заодно и материальной, ибо траты последних трех месяцев окончательно подорвали финансовую независимость и без того крайне зависимого от кошелька его предыдущих пассий Аристофана. Но он шёл ва-банк и готовился к этому решительно и бесповоротно.

— Привет тебе, привет, — начал Аристофан со своей привычной фразы. — Назначили на сегодня! — сказал он почти торжественно.

Аристофан сделал ставки на самый беспроигрышный и проверенный многолетним опытом вариант. Он пригласил ЕЁ в ресторан. Разумеется, Элеонора была приглашена тоже…
Выбор был удачен во всех отношениях: богатая вдова любила вкусно поесть, красиво одеться и быть, как говорится, в центре внимания.

Наконец, настал знаковый день. Аристофан выбрился так, что даже скользнувший в этот день по его щеке шелковый платок вряд ли нашел бы, за что зацепиться. На пороге своей небольшой коммунальной квартирки Аристофан на секунду замешкался, оглянувшись. Чуть споткнувшись о порог квартиры, чертыхнулся и стал натирать до блеска поцарапанный носок левого ботинка: «Чтоб тебя! Чёрт!». Сзади что-то стукнуло об пол. Аристофан оглянулся, ничего не увидел, подмигнул себе в зеркало и вышел из дому.

Аристофан был сама галантность и в этот раз даже удержался от своего привычного «привет тебе, привет». Он был в ударе. В ход пошли оригинальный, с претензией (и с соответствующей этой претензии ценой) букет любимых ЕЮ роз, самая изысканная кухня и комплименты, приправленные знаменательными датами из жизни прославленного супруга. Мой товарищ делал свое дело с настойчивостью, достойной грядущего вознаграждения, вбивая гвоздь за гвоздем в нерушимое здание самого удачного своего предприятия. Но смутное ощущение того, что не хватает последней красивой точки, так сказать, апогея всего задуманного дела, не давало Аристофану покоя весь вечер. Он понимал, что после поедания всех этих бесконечно дорогих, отдающих в мозгу четырехзначными числами блюд, ОНА встанет и уйдет, а он потеряет милые сердцу движимые и еще более недвижимые мечты… И он сказал:

— Какая песня нравится Вам больше всего?

— Ах, — вдова была в самом прекрасном расположении духа: вкусная еда, внимание, которым окутал ЕЁ, словно нежной паутиной с оттенком лёгкого флёра, мой товарищ, обстановка дорогого ресторана с такой же дорогой публикой, долгожданная возможность надеть свой лучший наряд, уже начинающий отдавать едва уловимым запахом нафталина — всё, решительно всё нахлынуло на НЕЁ восторженным ощущением своей свежести, красоты и (да, представьте себе!) неотразимости. Четвертый же час возлияний многозвёздочным коньяком усугубил эту обманчивую уверенность.

— Аристофан, — закатив в приятной нежности глаза, сказала она (и сердце его радостно затрепетало от этого впервые сказанного ЕЮ «Аристофан»). — Пусть сыграют мою любимую «Что стоишь качаясь, тонкая»…

Не успела она окончить фразу, как Аристофан уже шептался с музыкантами, а те кивали в ответ.
Подлетев к столику, как на крыльях, не слушая договаривавшего что-то вслед ему музыканта, Аристофан элегантным кивком пригласил ЕЁ на танец. Элеонора, еще более грустная, чем в начале вечера, проводила эту странную пару взглядом до самого центра зала.
На весь ресторан прогремел голос солиста:

— Этот русский романс Аристофан с любовью и глубоким чувством дарит своей будущей теще!

В этот самый миг ноги Аристофана слегка ослабли и он покачнулся: подобного поворота мысли музыканта он не ожидал. Но то, что произошло потом, потрясло его гораздо больше.
Со сцены грянула не заказанная им, а совсем другая песня. Ах, если бы только музыканты могли представить, какой гениальный план, какая потрясающая по своему размаху и почти воплощенная в жизнь идея рухнула под звуки милого романса, который нашелся в их репертуаре на замену:

— «Ты жива ещё, моя старушка», — надрывно и с тоской затянули они. — «Жив и я. Привет тебе, привет!»

С этими словами, Аристофан почувствовал легкое онемение и медленно поехал туловищем в сторону.

— «Пусть струится из твоей избушки.», — настаивали музыканты.

На этой строчке Элеонора увидела, как её мать отодвинулась от Аристофана, и по губам её угадала сказанное:

— Это, значит, моя квартира в центре избушка?

И все бы могло ещё кончиться хорошо, но музыканты не намеревались на этом останавливаться:

— «…Что ты часто ходишь на дорогу в старомодном ветхом шушуне».

Рука вдовы, которая поддерживала последние мгновения ослабшего, в полуобморочном состоянии Аристофана, опустилась:

— Это я в шушуне?!

— «Привет тебе, привет!», — допевали последние строки музыканты, даже не подозревая, как круто они изменили жизнь моего бедного друга.

Последнее, что увидел Аристофан в этот вечер, это была Элеонора. Она медленно сползала от хохота вниз, утирая слёзы. Это были самые приятные мгновения так неудачно начавшегося для неё вечера.

Ни разу больше не слышал я от своего друга такого привычного за многие прежние годы: «Привет тебе, привет!». Но это не помешало ему жениться ровно через год на прелестной владелице загородного дома. Уже и не вспомню теперь, как её зовут."