Моя любимая, бывает, в лёд и пламя
Свои капризы может превратить
С такою яростью, что я не понимаю,
Куда-зачем? И как мне дальше быть!
Мегера! Фурия! Почище урагана!
Не попадаться лучше на глаза.
Струя и брызги мощного фонтана.
Сметает всё, как летняя гроза.
Небось и вы теперь перепугались,
Себе представив дикий экземпляр?
Но это лишь прелюдия и малость,
К тому, что дальше буря и кошмар.
Не крики, и не ругань, и не драка,
Последуют немедля во плоти,
Но хаос из полуночного мрака —
Начнёт посуду об пол колотить.
Да что там об пол! Об углы и стены!
Достанется всему, что под рукой.
И первым полетит сервиз из Вены,
А Мейсенский последует второй.
Я провожаю в путь печальным взглядом,
Изящной тонкости молочник с ободком,
Набор тарелок вышвырнула рядом,
И суп… ница-а-а… уже под потолком!
Ах, боже мой, а как летит половник!
Фарфоровый и с ручкой из кости,
Да он то в чём страстей твоих виновник?!
Ба-бах! Ну, вот! Помилуй и спаси.
Стрельба, конечно, в молоко и мимо,
Но грохот — словно выстрелы в глуши,
Как хороша! И как неотвратима!
Кидай-кидай! Чего там, не спеши.
По чести говоря, не налюбуюсь!
Моя во гневе — ангел неземной.
Я за неё немножечко волнуюсь,
И тихо жду. Смиренный и немой.
Ух! Блюдца-чашки, а за ними кружки,
Такие вытворяют виражи,
Такими брызгами резвятся черепушки,
Что слёзно позавидуют «Стрижи»!
Вскипел каприз и медленно стихает,
Как пар, что дует чайник из свистка,
И, видно, гнев чуток ещё мерцает,
Но это не всерьёз уже. Слегка.
Приятный вечер, как пробило восемь,
Ручонки вытерла, поплакала, зовёт.
Мы обнимаемся, и я целую в носик,
Посуда кончила осенний перелёт.
И всё затихло. Лапушка и зайка.
И главное — ни слова поперёк!
Характер — идеальная хозяйка.
Вот кто их, женщин, к чёрту разберёт?!
Моя любимая бывает лёд и пламя.
Я сам её когда-нибудь побью!
Короче, жизнь течёт как на вулкане.
Непредсказуема! За это и люблю.