`
Гортензии ещё не вышел срок, и это — ни убавить, ни прибавить.
В её душе ютится уголёк, и ложка дёгтя будоражит память.
Гортензии почти что сорок лет, но зеркало к ней ласково и мило.
Она ещё смакует славный бред в стихах, перерождающих чернила.

Гортензия встречает Новый год, и новый свитерок не жмёт нисколько.
К ней ластится хозяйский чёрный кот, и люстра серебрит её заколку.
За окнами — дрожанье проводов, луна летит петардою с балкона.
Знакомый новый весел и бедов, и ус его — как коготь у дракона.

Гортензия выходит покурить с Тамаркой, и какой-то незнакомой.
Обсуждены брюнет и остров Крит, что у кого и как неважно дома,
в каком углу скопился ворох дел, и что, возможно, клином клин излечишь,
и как вот этот новый поглядел на декольте Гортензии и плечи.

Гортензия вернёт себя в семью, откуда, впрочем, нет давно возврата.
Опять билеты куплены на юг, чему лет пять назад была бы рада,
но нынче как-то зябко от окна, качаются — не пальмы, а печали.
Гортензию встречает тишина, и сердце пустотой ей отвечает.

Впитает керамзит пришедших снов и этот вечер, и неделю кряду,
вернёт под вечер бодрость крем для ног, но голове — подсыпет утро яду.
И с этим ядом — жить и не тужить, смахнув слезу почти неуловимо,
и помнить, что любовь длиною в жизнь — на до и после жизнью разделима.

Гортензия умеет надавить, но бусами рассыпала обиды.
Ей жизнь давно поставила на вид, а остальное — принято для вида.
Она прогонит ласковый порок, своих овец к бессоннице прибавив,
и ходит средь расчерченных дорог, и ловит ночь волшебными губами.