Еще тепло было… Поэтому у ворот сидели допоздна. Разговоров было мало, неохота. А мимо шли люди. Даже народ. С танцев в парке Шевченко. Молодые такие…
— С возрастом все чаще думаешь, а ведь что-то не успел! — вдруг сказал Герцен.
Это было так неожиданно, что даже «тактичная» мадам Берсон промолчала.
— Ой, и я белье повесить не успела! — спохватилась Дуся Гениталенко.
Молодая еще… И все посмотрели на нее сочувственно и внимательно.
— Надо было второго рожать… — горьким голосом сказала тетя Рива. И тут же, словно оправдываясь:
— Так сперва голод был, нужда, а потом возраст… — и она всхлипнула.
Дядя Петя обнял ее за плечи.
— Ты еще счастливая… — тихо сказала Маруся, овдовевшая в самом начале войны.
— Счастливая… — подтвердили, причем хором Аня и Сима.
— А я? — оскорбилась мадам Берсон. — Я самая щастливая, потому что большая и хорошо кушаю. И никто от меня в Израиль не уехал, — намекнула она на сына тети Ривы и дяди Пети.
— Закрой своя рот с та сторона! — попытался урезонить ее Сёма Накойхер.
Куда там.
— Ты мене на рот не залезай, — обиделась мадам, — виплюну!
В общем, вечер начинался удачно. Поскандалили бы по-человечески. Перед сном, говорят, это полезно. Но не судилось. Герцен виноват. Мадам Берсон вообще утверждала, что Герцен всегда делает себе хорошо, а остальным плохо. Правда, в число остальных она включала, в основном, себя.
— Я делаю себе мнение, что ви, Герцен, никогда ничему не успеете. А жизнь проходит!
— Да… Жизнь проходит… — согласился Герцен. И вдруг добавил, — уехать, что ли…
— Из куда в куда? — срочно заинтересовался Межбижер.
— Из отсюда в туда! — передразнил его Герцен.
— На совсем? — поразился участковый Гениталенко. А потом обнадежился, — На отдых?
— Насовсем… — проронил Герцен, — там и отдохну… Совсем…
— И где там? — это вновь Межбижер.
Герцен промолчал. Зато заговорили другие. Шикнув на Межбижера, дядя Петя спросил:
— Герцен, вы ж воевали?
— Воевал, но я не в Германию…
Дядя Петя удовлетворился этим ответом. Зато остальные набросились на Герцена, как осы на варенье.
— В Америке натуральные куры дорогие! — явила знания международной экономики мадам Берсон.
— И негров убивают! — воззвал Межбижер.
— Я не в Америку…
— К сионистам? — ахнул Межбижер.
Тетя Рива и дядя Петя посмотрели на Герцена с обожанием.
— Герцен, сколько вам лет? — спросила тетя Маруся.
— Семьдесят четыре…
— И в таком возрасте…
— Да!
— Скучать будете! По городу, по людям…
— И по нему? — и Герцен указал взглядом на Межбижера, что-то строчившего в блокноте.
— А что? — отвлекся от доноса Межбижер, — я ж тоже человек и член домкома.
— Ты не человек. Ты Межбижер! — грубо объяснил ему Сема Накойхер.
— Как же мы без вас, Герцен? — плаксиво и не очень искренне взвыла тетя Сима. И такую квартиру бросаете!
Волшебное слово было произнесено!
— Квартира! Самостоятельная! — дрожащим голосом произнес Камасутренко. А потом окрепшим: — Мне!
— Через почему? — обиделась тетя Аня.
— С почему, да? — не отставала мадам Ёмкипуренко. С послевойны в коммуне страдаем. С Накойхерами в одной уборной мучаемся!
— И мясо они ворують у нашей Родины и мясокомбината! — обличил ейный супруг.
— Нет! — поразился Сема, — они не понимают слов русский язык. Они понимают только в морда!
— Рукоприкладство. Статья двести шестая, пункт два… — урезонил его участковый.
— А чего он? — оправдывался Сема. — И вообще, Герцен не для того уезжает, чтоб какой-то халамидник имел самостоятельная квартира. Правда, Герцен?
Но Герцена не было. Ушел… И скамеечка, на которой он сидел была пуста.
— Вот так они уезжают… — ни к кому не обращаясь, молвил Камасутренко. — Есть, есть и сразу нету. И, вроде, и памяти не остается от некоторых, а место пустое. Но почему, почему это место никто не может занять?
Ему никто не ответил.