Я бы назвал разговор, возникший на скамеечке у ворот, теологическим, но, боюсь, соседи мои о наличии подобного слова не подозревали.
В общем, неважно.
Тетя Маруся обронила фразу о том, что куда-то подевалась белая мука… Серая за 26 копеек есть, а белой, вот, нет. Согласитесь, что в стране, где все время что-то или кто-то исчезает, тема для разговора довольно тривиальная. Да и разговор мог потечь в любое русло, но тетя Рива добавила:
— И дрожжи исчезли!
Ага, стало быть, приближалось время Пасхи, а печь куличи без муки и дрожжей довольно проблематично. Вы, конечно, будете смеяться, но лучшие куличи в нашем дворе пекла именно тетя Рива, прошедшая недолгую, но справедливую школу у свекрови — дядипетиной мамы.
От куличей перешли, было, к самому празднику… Но тут появился дворовой алкоголик Жора, который сходу обвинил пенсионера Герцена в распятии Христа. Герцен, который точно знал, что к подобному преступному действу он никакого отношения не имеет, попробовал возражать. Но Жора, который выпил всего пол флакона тройного одеколона, то есть, недобрал, был зол и неумолим. Он даже перешел в обвинениях своих к словам, которые в приличных дворах считались наказуемыми. Наш двор был приличным, в чем Жора убедился тут же с помощью аргументов, приведенных Семой Накойхером. Особенно Жору убедил аргумент, отвешенный с правой. Впрочем, и с левой тоже все было довольно убедительно. Во всяком случае, для Жоры, который удалился перевоспитываться, причем, на его синей морде синяки были почти не видны.
Успокоившийся Герцен вдруг сказал то, что еще долгие дни дискутировалось во дворе.
— А Христос-то — еврей!
И все сразу поверили. Дело в том, что за Герценом с незапамятных времен сохранилась слава книгочея. Причем, каким-то образом, умудрялся доставать он то, что много лет спустя обзовут самиздатом. У него даже была Библия, не говоря уже о довольно сносно читаемой машинописной копии Камасутры.
Так что Герцен знал, что говорил.
Межбижер, практически точно знавший, что Бога нет, и собиравшийся сообщить об этом всенародно, на всякий случай прикусил язык. То, что Бог, которого нет, еврей, в корне меняло дело. А также значение самого Межбижера в мировой религии.
Замолкла на полуслове и тетя Аня, которая говорила даже во сне.
— Ну, если еврей, то понятно… — протянула тетя Сима, которую перестал мучить вопрос: — За что же Его все-таки распяли?
— Прекратить! — на всякий случай, рявкнул Гениталенко. Он сегодня был при погонах. — Бога нет! — веско произнес он, но потом глянул на свою дражайшую половину и менее уверенно добавил: — Говорят…
— Тетя Маруся хотела, конечно, уточнить, кто говорит, но Гениталенко пожалела и промолчала.
Межбижер, преодолевший национальные предрассудки во имя патриотизма, ринулся в атаку:
— Партия и правительство давно доказали…
Но песни о партии в исполнении Межбижера настолько всем надоели, что даже неверующие, а таких, увы, было большинство, готовы были скорей примириться с существованием Бога, чем с нудностями Межбижера.
— Да, придется дрожжи у цыган покупать! — как ни в чем не бывало, продолжила тетя Рива.
— А ваниль? Где вы берете ваниль? — вступила тетя Аня.
И дело окончательно перешло бы к всяческим кулинарным изыскам, если бы бестактный Герцен, после долгого молчания не изрек бы:
— … и апостолы тоже евреи…
— И Иуда? — заинтересовался дядя Марик и почему-то посмотрел на Межбижера.
— И Иуда… — печально подтвердил этот позорный факт Герцен.
— Вот видите… — многозначительно произнесла тетя Аня. И тут же захотела узнать: — А кто же тогда распял нашего Христа?
— Говорят, римляне с ихним прокурором! — не совсем верно обозначил должность Пилата Герцен.
— А зачем им это надо было? — поинтересовалась тетя Маруся.
Точно этого никто не знал, а строить гипотезы при таком стечении грамотного народа не хотелось.
Хотя, у каждого имелось свое мнение.
— Евреи, евреи распяли! — думал Камасутренко, — А свалили на римлян!
— Не было Его, потому и распяли! — решил Межбижер.
— Хороших людей всегда обижают! — подтвердила для себя печальную истину тетя Маруся.
— Кто распял, тот пусть и отвечает по закону! — решил Гениталенко.
— А все равно Он потом воскрес! — в третий раз взорвал покой собравшихся Герцен. Нет, этот старик положительно был потенциальным террористом.
— Как воскрес? — почти по Гоголю хором воскликнули все.
Почувствовав себя соавтором сенсации, Герцен несколько минут помолчал, а потом довольно толково пересказал Евангелие от Матфея.
— Вон оно, в чем дело! — протянула тетя Маруся и дала себе слово обязательно пойти как-нибудь в церковь.
— Вон оно, как! — зловеще пробормотал Межбижер и удалился сочинять очередной донос.
— Как в сказке! — вздохнула тетя Аня.
Остальные, исключая, может быть, Гениталенко, тихо плакали.
Они были обычными людьми. Иногда хорошими, иногда, чего там таить, не очень. Они радостно отмечали седьмое ноября и тайком Пасху, они пели на собраниях «Интернационал» и никогда не шептали «Отче наш…». Они родились тут. И умрут тут. Вернее, уже умерли. И, наверное, самое большое счастье, что выпало им, это то, что они даже не узнали, что существует и другая жизнь. Даже не загробная, а просто нормальная человеческая жизнь.