Наевшись духовной пищей, с толпой преломивши хлеб, Бог новую сказку пишет о встреченных на земле.
Возможно, в хребтах Кавказа, а может, обняв Парнас.
Хорошая будет сказка. Как жалко, что не про нас.
И реки меняют русло, и строятся города. Бог видел счастливых, грустных, святых только никогда.
Однажды сидел в нирване и думал, космат и сед:
— при встречах и расставаниях немного честнее все.
Над ухом светило солнце, у носа была гроза.
И Бог (вот чего неймётся) устроился на вокзал.
Обычный. «Москва-Казанский».
В углу автомат с водой. Прокрался по-партизански, с тележкой и бородой.
Взял имя себе — Василий, на медной играл трубе.
Мол, бог — он простой носильщик, заоблачный скарабей.
Ему улыбались дворник, буфетчик и проводник.
Запомнились люди. Двое. Чего-то увидел в них?
Носильщик стоял, нелепо, нескромно раззявив рот.
Они были ближе к небу, на дюйм от его ворот.
Приносят дары данайцы, дорога летит стрелой. Бог новую сказку знает. Однажды ему взбрело сорваться в свинцовый Питер (а как там оно, внутри). Там сфинксы — давал попить им нацеженных свежих рифм.
Взял имя себе — Серёга по прозвищу Трын-трава.
Никто в нем, конечно, Бога из местных не узнавал.
В кармане — измятый стольник, ошейник коту от блох.
Арбенина «Джин и тоник» играл на гитаре Бог.
В Фонтанке пугал русалок, смеялся на корабли.
Те двое (с того вокзала) бросали ему рубли: смотри, как чудак играет, как правильно от и до.
Они были ближе к раю, на миг от его садов.
И вот, на пожарный случай соседке отдав ключи, мы ходим по невским тучам, и музыка в нас звучит.
Беззубо кричит старуха, несёт Родион топор.
Ты видишь, два юных духа вбегают к тебе во двор. Поэт, выступая в баре, роняет слова на грудь: а мир тебя любит, парень, и даже меня чуть-чуть.
В рюкзачной смешной болтанке — довлатовский третий том. На крыше дождливый ангел июньский стоит с зонтом.