У нас во дворе живёт дурочка. Наташа-дурочка. И все её знают. И относятся к ней соответственно: презирают, но дорожат ею, потому что рядом с нею так приятно чувствовать себя полноценным человеком. А иногда даже и — хорошим. Это если мальчишки начнут приставать к ней и дразнить. А ты возьмёшь, да и прикрикнешь на них. И сразу почувствуешь, что сделал доброе дело. И даже будто бы выше ростом стал. И стройнее. И такой вот, слегка счастливый, пойдёшь себе дальше. А мальчишки ведь только сделали вид, что испугались тебя и отстали. Когда ты скрываешься за углом, они с ещё большим азартом начнут к ней приставать: строят ей рожи и, если повзрослее, то ругаются на неё тяжёлыми, как утюги, грязными словами.
Она почти сразу начинает плакать. Плачет тихо и вытирает слёзы рукой, размазывая их по скулам и щекам, низко при этом опустив голову. А сама идёт дальше. И если уж совсем невмоготу станут их оскорбления или даже кинут в неё камнем или палкой, от которых она и не уворачивается, она только скажет:
— Зачем вы меня мучите? Отпустите, пожалуйста, деточки, ведь вы же хорошие. Мне мама говорила, что все детки ангелы. А ангелы не могут бить человека… Отпустите, меня мама дома ждёт.
Мама её действительно ждала. Действительно, — дома. Она уже года три как совсем не ходила и всё лежала в углу своей комнаты на первом этаже и через окно смотрела на ствол клёна, росшего прямо напротив. И всё ей казалось, что живёт она у подножия этого дерева.
Только благодаря Наташке и жила, потому что пенсия у неё маленькая, а Наташка, помимо своей пенсии по инвалидности, ещё и зарабатывала: рано-рано утром вставала и во всех окрестных домах чистила мусоропроводы, за что в местном ЖЭКе ей платили какую-то зарплату.
Ходила всегда Наташка с закутанной в платок головой. И платок был всегда тёмным. Только, в зависимости от времени года, он был то тёплым, то не очень, то — совсем не.
Она часто бывала в церкви. И когда однажды, в какой-то из храмовых праздников, мы там с нею повстречались, дождалась меня у храма и заговорила первая:
— Здравствуйте. А я знаю вас. Вы в нашем доме живёте, в первом подъезде. Я вас часто вижу, как вы на работу ходите.
Странна была такая непосредственность в уже совершенно взрослом человеке. На вид ей было уже за тридцать. Но вот глаза, большие и распахнутые, были так чисты, что можно даже было их назвать почти красивыми. Имеющий такие глаза, плохого совершить не может. А потому я ответил и продолжил разговор с нею. И по дороге к нашему общему дому она мне про себя всё-всё рассказала. О том, что папа её толкнул, она упала и головой о стол ударилась. После этого болела, а потом всё никак не могла в школе алфавит выучить. За это её в специальную школу и перевели. А она всё равно потом сама его выучила, потому что книжки любила и читать их хотела. А после того, как папа ушёл от них, мама у неё болеет, что её у Наташи хотели забрать и поместить в дом инвалидов, но Наташа не отдала, потому что голова у неё болит, только когда она долго читает или шьёт. Что шьёт? А для храма покровы всякие и ризы расшивать помогает. А читает что?
— Я про путешествия люблю очень, всякие, — продолжала она.- У меня и свои такие книги есть. Какая самая любимая? А так не бывает, чтобы одна книга — самая любимая. Ведь человек же каждую минуту жизни своей разный: утром — один, а к вечеру, когда устанет и по дому соскучится, то совсем другой. Потому утром ему одна книга роднее, после обеда, когда хочется прилечь где-нибудь в тишине, — другая. К вечеру третья. Вот Арсеньев, например, утренний писатель. Миклухо-Маклай вечерний. А Васко да Гама — ночной, на кошмар похожий. Почему «на кошмар»? Да как же! Он ведь людей не любит, а просто хочет у них истину вырвать. Любой ценой. Пусть даже цена эта жизнью человеческой обернётся. А так только в страшных снах бывает. Наяву быть такого не может…
Когда она узнала, что я много езжу по миру и повидал уже немало стран, она восторженно сложила руки, прижав их к груди, и только выдохнула, а глаза при этом стали ещё краше:
— Расскажите мне, расскажите, какой он, океан!..
И я стал рассказывать, сам не заметив, как увлёкся. Особенно она внимательно слушала, когда речь шла об экзотических странах — Марокко, Тунисе. А когда я рассказал ей, как танцуют танец огня в Индии, прямо на берегу океана, держа на голове пылающую чашу, то словно отсветы пламени того бушевали у неё на лице, озаряя и восторг, и радость, и удивление, и безмерное детское счастье.
— Ты что-то хочешь спросить у меня, Наташа?- сказал я, заметив её неопределённый жест рукой.
— Хотела бы, только перебить вас боялась… А скажите, Сиамский залив, какой он?..
Я не совсем понял вопрос, а потому смотрел на неё и молчал.
— Ну, он правда «светлокожий»? Вода в нём… — помолчала мгновение и, не найдя лучшего слова, продолжила.- Вода в нём «светлокожая»? Это ведь так тайцев назвали кхмеры, жители соседней Камбоджи, когда те приплыли на своих длинных соломенных лодках из Китая, и местные жители, вышедшие их встречать с цветочными гирляндами и с оружием, на всякий случай, увидели, что у людей, выходивших на берег залива, кожа более светлая, чем у них. Они подносили свои руки к рукам будущих тайцев, соединяли их в локте и сравнивали цвет своей и их кожи. И восхищённо цокали языками при этом. Камбоджийцы искренне верят, что с тех пор, как пришельцы поселились по этим берегам, вода в заливе поменяла цвет — более светлой и шёлковой стала, потому что прикасалась к коже тайцев…
Теперь я слушал Наташу, затаив дыхание и боясь спугнуть вдохновение (а было это именно вдохновение!), с которым она рассказывала мне о том, что знала из книг и своих снов.
— А когда вы в следующий раз поедете? И куда? — спросила она меня, когда досмотрела своё прекрасное видение.
— Теперь только летом. Скорее всего, опять куда-нибудь на восток…
— Знаете что? А давайте я дам вам денег, я много накопила, целых шесть тысяч! И тогда вы быстрее поедете туда, а потом мне всё подробно расскажете. Я сама хотела поехать, но не могу же я маму одну оставить. Ей без меня будет трудно… очень. А вы так рассказывали, что мне показалось, будто я это сама видела, своими глазами. Даже — нет… Ваши глаза лучше, потому что своими я бы так… внимательно и правильно всё равно бы не рассмотрела. И вам, не мне, смотреть на мир нужно, потому что же вы книги пишете, а их читают многие люди. Значит, они тоже видят Грецию и Израиль, Мексику и Шри-Ланку вашими глазами…
Расстались мы уже друзьями.
Как оказалось, расстались — навсегда…
… потому что через несколько дней я узнал, что в Наташиной квартире среди ночи выбили хлипкие двери какие-то наркоманы, убили её и мать ради тех самых шести тысяч, которые она предлагала мне…
Если ты есть, Господи, то не спрашивай её, когда она перед тобой предстанет, ни о чём, а найди ей самое лучшее место на облаке в Раю.
Пусть вечно покоится там и сверху рассматривает Землю и Людей, которым она ничего плохого не сделала…