сколько лет я жил, все пытался рвать между нами нить.
ты терпела меня любого: провального и несносного,
пропахшего едким дымом, дешевыми папиросами.

я тебя убивал молчанием.
я боялся тебя любить.

ты улыбаешься мне — по нутру разливается кипяток,
моя девочка, я скала, дикий зверь, смешной дурак.
я давно ничего не чувствую, но ты смотришь так,
как с бирюзового неба смотрит один лишь бог.

и ты смотришь так, что видишь меня насквозь,
не устраиваешь сцен ревности, не задаёшь вопросы.
мне бы только, знаешь, уткнуться однажды носом
в золотистый ворох непослушных твоих волос.

тебя ничто уже не калечит: ни крики молвы, ни стальные жала,
и слова твои, моя девочка, бьют не в бровь, а в глаз.
ты брела ко мне через гущу тьмы, а я каждый раз
даже не замечал, как ты меня пламенно обожала.

ты не требуешь ни любви, ни взаимных чувств,
живешь в надрыве, отвечаешь хлёстко злым языкам,
улыбаешься леденяще, едешь в гавань обнимать закат,
а и все преграды в этом мире тебе по плечу.

мне снилась твоя ухмылка, когда смерть хватала меня за ворот,
твой звонкий смех, по квартире разбросанные бигуди.
тем лихим огнём, что таится в твоей груди,
можно было бы осветить весь город.

я люблю в тебе эту нежность, жажду огня и спеси,
как кроешь матом, за секунду приходишь в ярость.
я бы сколь угодно тебя смешил, лишь бы ты смеялась.
смейся, моя хорошая, просто смейся.

и пока ты меняешь города, квартиры, привычки, имидж,
у меня здесь меняются дни с бесконечными числами.
в моей жизни, девочка, все будет так бессмысленно,

так бессмысленно,
если ты меня не обнимешь.

мне бы целовать тебя под нежные звуки вальса.
кроме этих упрямых глаз не найти мне иную истину.
ты гораздо сильней меня, отважней, искренней.

я боялся любить тебя, девочка,
боже, я так боялся.