Как только началась война, которую позже назвали Второй мировой, прабабушка Ева проводила всех сыновей на фронт — по моим данным, шестерых. Младшему 20 стукнуло, старшему — семейному уже, 39. И как только уехала машина с последними двумя новоиспеченными солдатами, которые и оружия-то в руках отродясь не держали, Еву как подменили: из рачительной и даже скупой хозяйки она превратилась в саму щедрость, а уж, если мимо дома проходили вояки, то она всегда их поила, кормила и с собой в рюкзаки яблоки или картошку давала.
Думали, баба того… с горя с ума сошла. Другие продукты прятали, зарывали в грядки, в снег, а эта — всё на стол несла. Мужа у нее к этому времени уже не было, а невестка, моя бабка, происходила из круглых сирот, потому слова ее, как говорили тогда, веса не имели. И странное дело: продукты в семье не переводились, находилась и брынза для тощих беженцев, и моченая груша для тифозных солдат, и отвары разные делались — луковые, черничные. В общем, как в хорошей книге: чем больше отдавала, тем больше прибавлялось.
Но доброе дело, как известно, не бывает без искушений: подожгли как-то дом «доброжелатели», и он в одночасье полыхнул вместе со всем скарбом, но Ева не опечалилась, нет. Она раздобыла бочку, наполнила колодезной водой, сбоку привязала ковшик и постоянно держала ее для гостей, чтобы проходящие мимо знакомого пепелища могли хоть водички испить. Кстати, с тех самых пор вода в нашем колодце отличается удивительным вкусом.
Со временем на месте дома выросла времянка, потом под ней появился подвал, и в нем снова завелись соленья, варенья. Солдатики во дворе устраивали перевалочный пункт, а потом как-то один решил посадить на память яблоню, другой — грушу, третий — сливы. В общем, вырос со временем сад, из года в год дававший щедрый урожай «От Васи», «От Серёжи», «от Ивана».
Здесь, в этом месте, я хотела бы написать о прабабушкиной молитве, о том, как она простаивала на коленях (наверное, так и было). Но моя бабушка — единственная свидетельница тех времен, благополучно дожившая до 1991 года — говорила, что никаких особых молитвенных подвигов за Евой не замечала. Та работала от зари до зари (тогда все работали), среду и пятницу держала строго — вообще не ела в эти дни, утром и вечером читала обычные правила, икон и богослужебных книг не имелось — всё сгорело. Одно было неизменно — все от нее уходили накормленные и утешенные.
А между тем война подходила к концу, и стали возвращаться один за другим сыновья, чудные вести они принесли: один бежал из плена, другому в самый последний момент заменили расстрел на тяжелые работы, к третьему в больнице случайно заглянул врач, который торопился куда-то и не должен был там вообще находиться, и в итоге сделали внеочередную операцию и спасли жизнь. Разговоры около матери продолжались до глубокой ночи, днем сыновья отсыпались, и стала проглядывать картина войны: один служил санитаром, другой мосты строил, третий всю войну прошел поваром, четвертый — музыкантом… Шестеро сельских мужчин прошли войну «от» и «до» и никто никого не убил, все вернулись живыми и большей частью здоровыми.
Жизнь потекла своим чередом, сыновья женились, и как-то все удачно, появились внуки.
А потом случилась хрущевская оттепель, и решено было деревенский храм закрыть. Закрыть-то закрыли, но ключи Ева забрала, повесила себе на шею и властям не отдала. Странно, но дело как-то забылось, храм снова открыли — сначала тайком, а затем и гласно. Ева умерла в довольно преклонных годах и похоронена в церковной ограде.
…Я ее в живых не застала. Как говорил дед, мы с ней «чуть-чуть разминулись»: прабабушка отошла ко Господу за два года до моего рождения. Но каждый раз, когда я записываю ее имя на литургию, меня переполняет такое чувство благодарности, как будто я лично причастна к ее подвигам…
Творческий сотейник для приготовления "Добростей", Фейсбук
Публикация Ольги Благонадеждиной.