Ужасно злит, что в новой жизни на первом этаже любого дела сидят только и исключительно двадцатилетние девочки. Иногда мальчики, но девочки чаще. Честно говоря, я даже не понимаю, куда деваются все люди после каких-нибудь тридцати пяти, которые не становятся начальниками. Их забирают инопланетяне? Их убивают агенты ЦРУ? Они исчезают так, словно бы это Хичкок, а не редакция, сервис и офис.

Но факт тот, что ты можешь позвонить или зайти куда угодно, от магазина до телевизора, и везде будет сидеть эта милая девочка, примерно одна и та же — закончила школу, приехала в Москву, училась на факультете пиара — и вот, устроилась, и не то что она глупая или плохая, а просто вопиюще профнепригодная для того, чем она якобы занимается, профнепригодная до полного отчаяния. И тому есть две причины.

Во-первых, чтобы молодые люди кем-нибудь становились и что-нибудь понимали, они должны попадать в среду старших. Общество ровесников — равно деградация. Когда мне было двадцать, я хвостом ходил за тогдашними сорокалетними, и считал за великое счастье набраться от них полезных сведений, хоть бы и умения открыть бутылку глазом и пить с локтя.

Ну, а теперь старшие изжиты, ведь им надо больше платить, ими сложнее командовать, у них не такой модный вид. Из старших остался какой-нибудь один важняк, который сидит где-то за закрытой дверью, получает единственную большую зарплату и всеми со своих небес помыкает.

А вот этот мир людей небогатых и официально незначительных, которые, однако, десятилетиями следили за делом в своем углу и учили других, даже не задумываясь над тем, что они именно учат, а не просто курят или ходят в магазин с младшими, — его ликвидировали.

И потому двадцатилетние выпускники факультета пиара, обреченные на компанию других таких же, так и остаются Маугли, которым кажется, что они — Венди и Питер Пэн. И некому этим заняться. Но есть и еще кое-что. Может быть, даже более серьезное. Современностью правит «развитие». О, это гнуснейшее слово!

Человек обязан меняться — мнимо и глупо меняться, как дорогой телефон — и сама идея, что он всю жизнь просидит где-то «в отделе» — она равнозначна трагедии полного поражения. И это горе-развитие действует страшно разрушительно.

Двадцатилетняя девочка (мальчики, повторюсь, реже встречаются, да и вообще они пассивнее относятся к жизни, если сразу не идут в «лидеры») уверена, что уже через полчаса она будет где-то в другом месте, что сегодня она тут на телефоне, а завтра — новая Ксения Собчак, и у нее есть миллион подлинных дел, кроме этой дурацкой работы — тренинг, йога, спорт, коучи, инстаграм, так что зачем ей, собственно, тратить внимание и силы на ее нынешнее — временное! — крутящееся кресло в офисе.

Великое достоинство старших, да и вообще людей из прежнего мира — помимо опыта — состоит в том, что они знают: никакого «развития» не будет, да и пес с ним. Они понимают, что если они где-то и приносят пользу, то именно здесь, на своем скромном месте, а вовсе не в каком-то воображаемом завтра, где коучи и стартапы сделают их величайшими чубриками и фуфырлами на свете. Они чувствуют, что этого завтра — не будет. И, значит, надо быть там, где ты сейчас.

За этим столом, с этим телефоном, с этим надоедливым покупателем или наивным сотрудником, в этой конторе, и твое прочное вчера — это твое всегда, пока тебя не вынесут отсюда вперед ногами. Как хорошо держалась жизнь, пока такие люди казались вечными. Но вот их сдуло, словно и не было, а вместо них ты слышишь этот звонкий голос:

— Але, я не знаю. У нас нет такой информации.

Чтобы у тебя была информация, дорогая, ты должна не сфотографироваться лишний раз.