Бывали ли у вас в жизни моменты, когда вы сталкивались с непроходимой тупостью? Когда смотрите на человека и никак не можете понять, как можно быть таким? В его ничего не понимающих глазах скопилась пустота. Он смотрит вокруг и ничего не соображает. Такой взгляд бывает у куриц, которых ведут на забой, а им кажется, что на очередную кормёжку. Сначала вам не верится, кажется, что человек притворяется, что просто боится показать свою душу, свои мысли… а потом, пообщавшись немного, вы с ужасом понимаете, что у него их нет. Просто нет. Вообще. Он не мыслит. И как-то жутко от этого становится. Вроде бы и человек перед Вами стоит, а вроде бы и нет…
Впервые я столкнулась с этим явлением в старшей школе. В девятом классе к нам пришла новенькая. Что само по себе странно. Кто меняет школу в девятом классе? «Ну, может они с родителями переехали!» — пришла в голову первая мысль. Никто не стал зацикливаться на этом, а, видимо, стоило.
Как только она вошла в класс, меня кольнуло нехорошее предчувствие. «Жди от неё беды!» — почему-то подумала я. Но тут же на себя рассердилась. Нельзя судить о человеке, ничего не зная о нём! Новенькая выглядела странно. Её лицо было круглым, как блин, маленькие серые глазки бессмысленно бегали из стороны в сторону, не задерживаясь ни на чём, волосы были заделаны в косички (в девятом классе!!!) Причём было ощущение, что эти косички плёл маленький ребёнок. Они были кривоваты, некоторые пряди выбивались и торчали в стороны. Но больше всего настораживала её улыбка. Она улыбалась угодливо, как будто бы желая понравиться всем и сразу. Почему-то, как только она вошла в класс, каждый почувствовал себя не в своей тарелке.
— Это Настенька! — Ольга Георгиевна впервые за всё время, что я её знала, называла ученицу уменьшительно-ласкательно. Нас она так не баловала!
— Не обижайте её! — продолжение речи учительницы было ещё более странным, — Если я узнаю, что вы Настеньку обижаете, вам не поздоровится! — грозно закончила она и начала урок. Настя села на первую парту, прямо перед учительским столом. Я почему-то почувствовала облегчение от того, что мы сидим в разных частях класса. Почему Ольга просила не обижать её? Конечно, я знала о том, что бывают классы, где все травят кого-то одного, но наш класс никогда не был таким! Конечно, без стычек и ссор не обходилось, но в целом мы были довольно дружными. Рассказы о том, что кому-то объявили бойкот всем классом, воспринимались мною тогда как фантастика. Ольга Георгиевна попросила задержаться меня и ещё нескольких девочек после урока.
— Настеньке будет непросто в новом классе. Я хочу, чтобы вы с ней постарались подружиться! — строго сказала она. Мы послушно закивали. Не спорить же! Но у меня почему-то возникли очень большие сомнения на счёт того, что мы подружимся.
***
Настенька оказалась активисткой. Активисты — народ страшный. Они всё время «спасают честь класса», а потом начинают громко, прямо на уроке классного руководителя обсуждать, какие же все остальные ребята лентяи.
— Вот, берите пример с Настеньки! Такая молодец! Моя отрада! — хвалила её Ольга Георгиевна, — Не то, что вы!
Надо заметить, что мест никаких Настя не занимала. И плакаты-то для конкурсов она рисовала так, на троечку. Слова «честь класса», «спасай класс» действовали на неё, как гипноз. Свою мазню (иначе я никак не могу назвать её «произведения») она сдавала с таким гордым видом, как будто и правда кого-то спасла. Понять, что её рисунки ничего не значат, кроме галочки для классного руководителя, что после конкурса их куда-нибудь засунут подальше, она никак не могла.
При этом училась Настя тоже очень странно. Единственное, что она могла сделать, это зазубрить слова учебника точь в точь. Как попугай. Я иногда сомневалась, понимает ли она смысл этих слов. Мы решили проверить свою догадку. Мы стали следить за ней по учебнику. Она рассказывала слово в слово. Если учитель вдруг прерывал её рассказ вопросом или просил что-то уточнить, Настя затыкалась. Минуту она просто молчала, тупо глядя перед собой. Казалось, у неё было потеряно соединение с мозгом. Потом на её глаза наворачивались слёзы, и она дрожащим голосочком говорила:
-Не знаю!
— Хорошо, продолжай дальше! — разрешал удивлённый учитель. Но Настя продолжить дальше не могла. Она могла только сначала. С того места, с какого начала учить.
Но самое страшное качество Насти было другое. Она пыталась со всеми дружить. Любой человек, не знавший Настю, удивлённо бы спросил: «А что в этом такого? Девочка пытается сблизиться с людьми, освоиться в новом классе.» Он не учитывал бы того, что Настя общалась с людьми независимо от того, хотели они этого или нет, какое было время дня и ночи…
На следующий день после её прихода в класс мы с девочками обедали в столовой. Когда в дверях появилась Настя, моя приятельница Ира тихонько шепнула на ухо:
— Никогда не давай ей номер телефона!
— Почему? — удивилась я. У нас всех были телефоны друг друга. Так было проще узнавать домашнее здание.
— Я дала! Она позвонила мне вчера семь раз! Один раз в три часа ночи, когда мой младший брат спал! Я сказала, что не могу говорить, но она всё равно рассказывала, как училась делать шпагат и порвала мышцу в прошлом году.
Я захлопала глазами. Это было уже слишком странно!
— Она идёт к нам! Блин, я вчера трубку бросила! Давай уйдём?
Но смываться было уже поздно. Настя села к нам.
— У нас вчера связь разъединили! У меня уже три раза вчера такое было, и все три раза ночью, представляете? Я тебе столько рассказать не успела! — начала Настя. Историю про шпагат мы услышали все. Потом снова. И ещё раз. И ещё. Казалось, она зазубрила её, как параграф по истории.
Спас нас от Насти звонок. Никогда в жизни я не радовалась ему так, как тогда.
***
Игнорировать людей нехорошо. Это плохо — игнорировать людей. Это их обижает. Представляю, как меня бы злило, если бы кто-нибудь меня начал игнорировать. Это неприятно. Но не игнорировать некоторых невозможно. Настя зарегистрировалась в вк. Теперь мы получаем от неё по 20−30 сообщений каждые полчаса. Настя сообщает нам всё — что она ела на завтрак (с прикреплённой фотографией и припиской нравоучительного характера. Типа «я ем хлопья, и вы ешьте хлопья, как я. Хлопья — это полезно! + фотография хлопьев), как она делает гимнастику (сообщает нам в 5 утра! В пять утра, ёлки зелёные!), как делает уроки… Сначала мы пробовали на эти сообщения отвечать. Но Настя воспринимала ответы, как поощрения, и удваивала или утраивала количество эсэмэс. Потом мы отвечать перестали. Но её это не смущало. Она продолжала писать и писать… Однажды Настя наступила на гвоздь и проткнула ногу. Фотки проткнутой ноги были продемонстрированы всем. Всем! Она интересовалась, стоит ли идти с этим в школу. Мы, естественно отсоветовали. «Учителя, сами знаете, злые! Меня затравят, если я не приду!» — написала Настя, хотя никто из наших педагогов её не травил.
Следующий день был Настиным звёздным днём. Она на переменках всем, включая учителей, показывала покалеченную ногу, независимо от их желания. Настя театрально хромала, вздыхала:
— Ах, я еле дошла до школы!
И ждала, что мы будем аплодировать, восхищаться ей. Свой приход с «раненной» (как сама говорила) ногой она считала чуть ли не геройским подвигом.
С учителями отношения Насти складывались тоже по-особенному, не так, как у всех. На второй неделе обучения Настя подошла к Ольге Георгиевне и спросила (я краем уха слышала этот разговор. Ни за что бы не поверила, что кто-то может обратиться к учителю с такой странной просьбой, если бы не слышала сама).
— Ольга Георгиевна! А можно я буду считать Вас своей мамой? — спросила Настя. Ольга Георгиевна смутилась. За всю её практику таких вопросов ей не задавал никто. Она почему-то покраснела. А Настенька заискивающе улыбалась и смотрела ей в глаза.
— Ну… наверное, можно… — неожиданно ответила учительница.
— А можно я и ребятам скажу, что Вы моя мама?
— Не знаю! Мне надо идти!
Я никогда не видела, чтобы Ольга Георгиевна убегала из класса с такой поспешностью.
Потом Настя подошла к учительнице истории с той же просьбой. И к учительнице биологии. Она обошла всех. Иногда мне начинало казаться, что у неё что-то не так с психикой. Что она пыталась этим добиться?
А потом Настю назначали старостой. Это был ужас. Просто ужас. В девятом классе никто не хочет брать на себя ненужные обязанности, ничего не получая взамен, поэтому никто кроме Насти претендовать на эту неблагодарную роль не стал. Настя оказалось единственной желающей. Свет не знал ещё более придирчивой и дотошной старосты. Настя завела тетрадку в 96 листов и начала тщательно проверять у нас заполнение дневников и сменную обувь.
В десятом классе! Нарушителей она заносила в тетрадь. Так же тех, кто ей не нравился. За компанию. Настя находила, к чему придраться. Самое странное было то, что она действительно верила, что действует во благо класса и закладывала нас с такой важностью на лице, что порой её хотелось ударить. С каждым днём Настя важничала всё больше и больше. Нам начала скидывать сообщения примерно такого типа:
«Тяжела на мне ответственность» и прикрепляла фотографии листов из своей тетрадки, исписанных мелким каллиграфическим почерком. Почерк у Насти был настолько правильным и ровным, что казалось, она чертит буквы по линейке. Её дотошность, постоянные проверки, назойливость становились невыносимыми. Настя, как будто не замечала этого. Она искренне полагала, что она лидер класса, у неё самая важная должность и много друзей. Мы старались не общаться, но это было невозможно! Мы, скрипя зубами, отдавали ей дневники на проверку, послушно кивали, когда она пыталась своим нравоучительным тоном отчитывать нас за опоздания. Мы научились узнавать её по звуку громких размашистых шагов, совершенно нехарактерных для девочки. Узнавать и смываться, прежде чем она появится.
А её «дружелюбие» росло. Она вычитала в журнале наши адреса и начала ходить ко всем в гости. Выгнать Настю было практически невозможно. Меня сия участь миновала, потому, что я подговорила маму врать, что меня нет, если Настя придёт. К телефону теперь тоже подходила только мама, потому, что если не дай бог трубку брала я, то там, по закону подлости, непременно оказывалась Настя. Она всё-таки добыла мой номер. Разговор с Настей (вернее её монолог) мог затянуться часа на два, а то и на три. Я один раз взяла трубку, услышав Настю положила телефон на стол, а сама пошла делать свои дела. Через пол часа вернулась. Настя даже не заметила моего отсутствия.
Несмотря на «дружбу», мою фамилию она исправно заносила в тетрадку кляуз. В один день мне стало интересно, звонит ли Настя мальчикам, или это участь только её «подруг». Оказалось, звонит. Ещё как. Даже больше, чем нам.
Кроме того, Настя пыталась играть с ними в их, мальчишеские игры на физкультуре. В футбол, в баскетбол.
Её брали, делать нечего. Один раз Егор нечаянно попал ей мячиком по лицу. Потом здорово пожалел! Настя сказала, что он попал специально. Его родителей вызывала Ольга Георгиевна, с ним проводилась не одна воспитательная беседа, его заставили при всё классе извиняться перед «пострадавшей». У «пострадавшей» при этом был такой довольный вид, как будто она только что добилась цели всей своей жизни. Или как-будто выиграла миллион! В общем, вы меня поняли. На её потном лице-блине светилась радость победы.
— Мерзость! Ей нравится, когда других ругают! — прошептала мне на ухо Ирка.
— Крыса! Она самая настоящая крыса! — так же тихо ответила я. С тех пор мы только крысой её и называли. В неё было что-то мелочное и неприятное, что отталкивало нас с самого начало. Сейчас нас бесил даже звук её дребезжащего угодливого голоска.
На следующем уроке физ-ры Настя снова попросилась играть с мальчишками. Она снова улыбалась им. Как ни в чём не бывало.
— Нет уж! Мы уже поиграли с тобой! Помнишь, чем это кончилось в прошлый раз? — спросил Егор, парень, которого она «заложила», — Мне проблемы не нужны!
— Ну, пожалуйста! Я хочу играть! — в голосе Насти зазвенели требовательные нотки.
— Хочешь-перехочешь! Меньше стукачить надо было! — добавил Никита, толстенький низенький паренек. Его Настя поймала вчера за фотографированием ответов со стола учителя и немедленно сдала.
— Иди отсюда! От тебя одни беды!
— с Ольгой Георгиевной играй! Она же твоя «мама»! — послышалось ото всюду.
Вдруг маленькие глазки Насти остановились на лице Никиты. Они вцепились в него. В них сверкнула ненависть. Самая настоящая. Не к кому-то конкретно, а ко всем нам сразу. Физрука в зале не было, он вышел на пару минут.
— Вы все меня не любите! — вдруг выкрикнула она, — Думаете, я не замечаю, как вы шепчетесь у меня за спиной?
В зале повисла тишина. Я не помню, чтобы у нас когда-нибудь было так тихо. Тишину прервал чей-то едва слышный голос:
— А за что тебя любить?
— Что?! — Настя резко обернулась. Это говорила Ирка. Самая смелая из нас.
— Ты нас закладываешь. Придираешься ко всему, — спокойно продолжала она, — Ты не даёшь нам вздохнуть спокойно!
Её слова послужили сигналом. Слишком давно мы терпели Настю, слишком много обид на неё накопилось. Мы кричали во весь голос, припоминали ей всё. В этот момент мы напоминали стаю диких собак. Да, оскорблений тогда прозвучало немало. Мы как будто отпустили себя, разрешили себе высказать всё, что о ней думаем.
Настя стояла посреди зала и рыдала. И её не было жалко ни секунды. Мы закидывали её словами, как камнями. Весь класс — её одну.
Вдруг Настя окинула нас взглядом. От этого взгляда у меня до сих пор мурашки по коже. Как вспомню — вздрогну.
— Вы за это ответите! Вы не представляете, что я устрою!
После этих слов Настя выбежала из класса. Было видно, что она плачет, но никто не кинулся за ней, не стал успокаивать. Вспоминая этот день, я думаю, что всё-таки мы поступали неправильно. Сколько гадостей мы от души кричали, стоя все против неё одной в холодном физкультурном зале! И самое страшное, что мне совершенно не стыдно ни за одно своё слово. «Любому терпенью бывает предел и время его истекло» — пел у меня в плеере Высоцкий на следующий день, когда я шла в школу. Ничего хорошего это утро не предвещало. Мы были мрачные и настроенные на войну. «Всем классом мочите одну девочку! Стыдно, стыдно!» — пытался вразумить меня внутренний голос, но я впервые в жизни к нему не прислушалась.
Как мы и ожидали, Крыса вчера время зря не теряла. Из физкультурного зала она прямиком отправилась к учителям. Плача, запинаясь, театрально падая в обмороки перед каждым, она рассказала им о нас «правду».
— Они… они настоящие изверги! — всхлипывала она, — Начали изводить меня с самого начала… я всего лишь хотела с ними подружиться! Разве это плохо? — потом следовал долгий душераздирающий рассказ о нашей неуправляемой жестокости. Каждый раз с новыми слёзовыжимательными подробностями. Оказывается, мы рвали её учебники, объявляли ей бойкоты, портили её вещи… Даже телефон её мы отобрали! У неё был айфон, а мы всем классом ей угрожали, заставили его отдать, а потом сдали в ломбард, а деньги поделили поровну (откуда у её мамы, работающей в поликлинике, деньги на айфон, Настя ещё не придумала). Она рассказывала, что мальчики пытались её изнасиловать, не давали ей прохода, приставали, пытались затащить в туалет (хотя им даже в страшном сне не могло привидеться что-то интимное с Настей). И на физкультуре специально били мячом в лицо! Две четверти, проведённые в нашем классе, были для бедной Насти, по её словам, настоящим адом, самыми страшными днями жизни. Обойдя всех учителей, она отправилась к директору. На тот момент её кляузная повесть увеличилась раз в шесть и уже смахивала на роман о несчастной затравленной жертве. Самое страшное было то, что когда Настя начинала рассказывать, она так увлекалась, что сама верила. От этого начинала себя жалеть, плакала и завиралась ещё больше.
После её прихода директора отпаивали валерьянкой.
— В моей школе! Такое… Такое!!! Я обязана принять меры! — кричала директор. Она винила себя за то, что пропустила такое безобразие, позволила так издеваться над ребёнком прямо у себя под носом!
Настя шла домой крайне довольная собой.
— Я им покажу! Директор им устроит! — говорила она сама себе. Люди оборачивались на странную девушку, говорящую с самой собой, и быстро отворачивались обратно. Что-то неприятное в ней было. Что-то отталкивающее.
Но Настя этого не замечала. «Я столько сделала для этого класса! Одна тянула его, участвовала в конкурсах… Столько раз я спасала его честь! Даже стала старостей! Всё для них, я одна о них заботилась… А они… они! Вот чем они отплатили мне! Неблагодарные!» — её щёки раздувались от праведного гнева.
«Ну ничего! Они у меня попляшут! Я им покажу! Я им устрою!» — на лице у Насти появлялась улыбка. Она победит. Снова.
***
Если просто сказать, что нам ввалили, это значит, не сказать ничего. День был «днём разбора полётов». Настя пожаловалась всем учителям. Всем! Каждый посчитал нужным начать свой урок с лекции о нашем моральном облике. Каждый сказал, как в нас разочарован. Биологичка даже со слезами в голосе кричала, что мы чуть не довели бедную одноклассницу до самоубийства.
Бедная одноклассница сидела в гордом одиночестве на своей первой парте и взирала на всех с плохо скрытым ликованием.
На нас кричали. Ольга Георгиевна сообщила, что завтра родительское собрание, на котором она откроет родителям наши истинные лица. Пусть знают, каких монстров они воспитали. Мы пытались оправдываться, но учителя никого из нас слушать не хотели.
На третьем уроке к нам пришёл директор. Она потребовала, чтобы мы начали немедленно извиняться перед Крысой.
— Пусть уж Настенька решает, простить вас или нет! — строго сказала она.
Крыса уже приготовилась великодушно слушать наши извинения и мольбы о пощаде. Выпрямила спину, подняла подбородок. Но никто из класса извиняться не стал.
— Нам не за что у неё просить прощения! — заявила Ира. Это повлекло волну новых «разборов полётов».
К концу недели нас задолбили так, что я шла в школу, как на казнь. Было ощущение, что я прикасаюсь к чему-то мерзкому и очень пахучему. Самое странное было то, что я понимала учителей, понимала класс и отчасти понимала даже Настю! И впервые в жизни не знала, что делать. Не знала, что правильно, а что нет. Поэтому я не делала ничего. Просто сидела и слушала, какие мы нехорошие. Были и свои плюсы. Учителя почти перестали вести уроки, а мы — делать домашнее задание. Зачем? Его же всё равно не проверят! Нас снова весь урок будут ругать. Так продолжалось неделю.
А потом всё постепенно вернулось на круги своя. После того, как Настя перевелась в другой класс. В нашу же школу, только в «а». Мы с ашками враждовали, потому, что они считали себя умнее нас. Их успеваемость и правда была лучше, но я знала одну бомбу замедленного действия, которую мы им подсунули. Уж Настюша подорвёт успехи этих зазнаек, в этом нет никаких сомнений!
На последнем классном часу она сказала, что справедливость снова восторжествовала и она победила в этой неравной войне. Точнее: «снова победила». Значит «войны» были и раньше?
Как только Настя вышла из класса, дышать стало как-то легче. Мы с Иркой переглянулись и одновременно засмеялись. Это был смех облегчения. Никто больше не будет нас закладывать! Можно смело опаздывать и ходить без сменки! Ура!
Учителя постепенно забыли эту историю и снова начали к нам нормально относиться. Имя Насти мы старались не произносить, это для нас было, как имя «Воландеморта» в Гарри Поттере.
Что-то мне подсказывало, что мы отделались от Крысы достаточно легко. Как говорится, малой кровью.
***
— А теперь в нашем классе будет новая девочка! — сказала Людмила Ивановна, руководитель 10 «А» класса, — Её зовут Настенька! Вы уж ребятки её не обижайте…