В этом мире, рожденном не Богом, а мной,
Все герои придуманны. Я — в том числе.
Декорации, сцена и зрительный зал —
Всё условно, но, только, до некой межи…
Столкновенье характеров, радость и боль,
Бытовые интриги и соль на столе,
И любовь, и предательство — некий кристалл,
Отраженье условно рожденной души…
Мне понятно. Всё так. И, конечно, не так:
Оживают герои под чутким пером
И… уходят: кто — в замок, кто — в пьяный кабак,
Кто — в обычный и скучный родительский дом,
Где есть Библия, деньги, служанка и сад…
А быть может — две комнатки, книги и стол…
Иль, всего лишь, мансарда, потрепанный фрак,
Запах лака и краски, и старых холстов…
… Ты их выпустил в мир… Что ты можешь теперь?
Ограничиться менторской ролью меж строк?
Ибо собственных в жизни находок, потерь
Им хватает, равно и любви, и дорог…
Кукловод-неудачник — ты души вдохнул…
И не знаешь, что дальше, поскольку — не Бог,
А простой демиург, что создать их рискнул…
И швырнул бы в огонь — если б смог.
…То ли дело — поэт! Сам — и Бог, и герой,
Ибо эго второе — двояко всегда.
Можно быть незамеченным серой толпой.
Можно слышать брюзгливо-эстетское: Да!
Это всё — преходяще… и критиков лай,
И сочувственный, с каплею яда елей…
Ибо ты — не играешь с судьбою в слова.
Ты играешь с душой. Не чужою — своей.
Ты рискуешь не всплыть с заповедных глубин,
В запредельные выси взлетаешь — к чему?
Ни романов великих, ни вечных картин
Очищающих дух, освещающих тьму —
Ты не пишешь… ты лишь составляешь из слов
Отражение неких надмирных вершин…
Что другие зовут написаньем стихов,
Ты считаешь обычной работой души.
Ибо все гениальные строфы мертвы,
Равно книги, музыка, искусство творца —
Если сердцу заметны тончайшие швы…
Ибо следом — потеря души и лица.
Впрочем, дело мое ли — учить мастеров?
Каждый знает свой путь и предел мастерства…
Я всего лишь работаю с помощью слов,
Но с душой и судьбой — не играю в слова…
Играешь, брат, иначе, как писать?
И где слова такие отыскать,
Чтобы читатель, равно, как и ты,
Поверил в «гений чистой красоты»…
Чтоб жизнь текла не улицей в час пик,
И не строкой в газете «Телевик»,
Не в подворотне, водкой из горла,
Не встречами у чуждого стола,
А у друзей, где можно быть собой…
Чтоб не гремела, словно «вечный бой»,
И чтоб стихи писались невпопад,
Когда любому слову в строчке рад,
Поскольку, знаешь — сколь прошло оно,
В какой стране однажды рождено,
Чтоб стать своим за долгие века
И лечь в строку родного языка.
… Играешь, брат! Когда темно в дому
Со всеми вместе быть и… одному…
Когда весь мир — бумага и стило,
А всё былое — в строки утекло,
И всё, что будет — также утечёт
Лет через десять, может — через год…
И этот горький черно-белый крик,
Быть может, сохранит родной язык…
И вздрогнет, вдруг, читающий стихи
Прикосновенью боли и тоски
Испытанной давно, в другой стране…
…Душа моя печалилась во мне,
Или по мне…, Отечеству, чей дым
Так сладок нам, когда не мы горим…
На ту же тему некогда изрёк:
«Приветствую тебя, пустынный уголок,"
Другой поэт, иной эпохи сын,
Застреленный Отечеством своим…
… Играешь, брат, лукавишь сам с собой:
Россия-мать — твой вечный часовой,
Иль — часовая? Господи, прости!
Любовь к России я в груди взрастил…
И ненависть к ее земным богам,
К их мраморным отеческим гробам…
Гробам своим — я вечный внук и брат!
Они, как пепел Клааса стучат,
И словно шепчут молча: Здравствуй, внук!
И сердце слышит этот тихий стук.
Ну, что же, брат! Ты высказал, как смог
И кредо, поминая слово Бог,
И к родине любовь, и… так сказать…
Что скажет нам теперь твоя тетрадь?
Прости, забыл — тебе милей листок…
Перо и стол — отсюда твой исток.
Здесь — все слова и рифмы — зеркала,
И под лопаткой длинная игла…
Что говорить о ком-то наперед —
Прочтёт он эти строфы, не прочтёт?
Не вижу смысла в болтовне пустой…
Великий лист бумаги пред тобой!
Перо в руке… смешались явь и сон…
Что будет дальше — знает только он!