Валерий Брюсов. Один из"титульных"фигур Серебряного века. Поэт и прозаик, лидер символистов, литературовед, литературный редактор, блистательный критик (автор язвительных рецензий на стихи современников). Тем они и ценны для нас, потому что заслуживают не только отстраненного изучения, но и переиздания и чтения. Переводчик Верлена, Метерлинка, Верхарна, Уальда.
Широта мыслей, чеканные стихи и разнообразие стихотворных размеров и виртуозной техники стихосложения — таков его поэтический дар.
И любопытная деталь. Брюсов не признавал никаких партий и предсказывал катастрофу, которую принесет революция, но стал одним из немногих, кто признал революцию и даже стал комммунистом и превосходным педагогом. Читал лекции в Высшем литературном институте: историю греческой, римской и русской литературы, латынь, сравнительную грамматику индоевропейсих языков.

И чтобы постигнуть этого незаурядного человека и поэта, мне бы хотелось поделиться толикой воспоминаний о нем.

Максимилиан Волошин
«У Брюсова лицо человека, затаившего в себе великую страсть. Это она обуглила его ресницы, очертила белки глаз, заострила уши, стянула сюртук, вытянула шею и сделала хищной его улыбку. И та же страсть в тончайшие звоны одела его грубый от природы стих, математическую точность дала его словам, четкую ясность внесла в его мысль и глубину прозрений в его творчество. Страсть изваяла его как поэта, опасная страсть, которая двигала Наполеонами, Цезарями и Александрами, — воля к власти».

Зинаида Гиппиус
«Брюсов — „декадент“, но он же и „классик“: он пушкинист, поклонник забытого Тютчева и отошедшего в тень Фета. Он неутомимо работает над исследованием сокровищ русской поэзии и освобождает их из-под хлама „либеральщины“, как он говорит. Под его редакцией в издательстве „Скорпион“ начинают выходить сборники „Северные цветы“, названные так в память пушкинских „Северных цветов“.

Вадим Шершеневич
„…Основным, т. е. особо характеризующим Брюсова, была его скованная собранность. Она замыкала и строгие мысли, и девическую застенчивость…

Брюсов при всей своей пунктуальности, точности, необычайной любви к каждому делу, за которое он брался, вплоть до винта, преферанса и заказа ужина, при всей своей нарочитой сухости, Брюсов был, как это ни странно звучит, с детства немолодым мальчиком. Мальчиком он остался на всю жизнь и, вероятно, ребенком он умер.

Только у детей бывает такая пытливость, такая тяга „узнать все“. Брюсов кидался на все, и все, на что он кидался, он изучал необычайно досконально. У него были хорошие знания в области латинской поэзии и поэзии французской (русскую он знал просто замечательно!), он солидно знал историю, математику и даже оккультные науки. Интересовался спортом (его первая печатная строка — о бегах). Изучал языки. Он мог отдаться изучению какого-либо языка специально для того, чтоб прочесть в подлиннике того или иного автора или перевести этого автора. Брюсов считал ниже своего достоинства не знать какой-либо отрасли, а начав знакомиться с этой отраслью, он увлекался и вникал досконально во все детали, и потому счастливо избегал опасности быть дилетантом“.

Георгий Чулков

Соратники Брюсова по „Весам“ любили его называть магом и окружали его личность таинственностью. Брюсову будто бы были ведомы какие-то великие тайны творчества и жизни. И сам он любил казаться загадочным. В молодости Брюсов занимался спиритизмом; его влекли к себе образы Агриппы Неттесгеймского, Парацельса, Сведенборга; у него на столе можно было найти книжки Шюре, Кардека, Дю-Преля… При этом Брюсов думал, что можно удачно сочетать оккультные знания и научный метод. Трезвый и деловитый в повседневной жизни, Брюсов, кажется, хотел навести порядок и на потусторонний мир. Мне, признаюсь, его занятия оккультизмом никогда не представлялись серьезными и значительными. А между тем иные его современники воистину были причастны какому-то своеобразному и странному опыту, чувствовали бытие не так, как большинство. И это „касание миров иных“ приводило иногда к настоящей душевной драме. Не будучи оправдано высшим смыслом, такое темное и слепое влечение в сферу „подсознательного“ оканчивалось совершенной катастрофой. Такова была судьба, например, Александра Блока. Не то Брюсов: дальше литературного и салонного оккультного экспериментализма у него дело не шло. В этом было даже что-то ребяческое»

Бронислава Рунт (переводчица, свояченица Валерия Брюсова)

«Брюсов, вероятно, умел быть и задушевным, и внимательным, и занимательным с теми дамами, за которыми ухаживал. Иначе как объяснить те бесконечные телефонные звонки, настойчивые письма, которые приводили в отчаяние несчастную Иоанну Матвеевну? Не одними же стихами (порой замысловатыми и не каждой понятными) привлекал Брюсов женские сердца, не перестававшие трепетать еще долго после того, как поэт остывал?»