Перед Новым годом родители послали меня в магазин на станцию, за селедкой. У отца любимое новогоднее блюдо — селедка под шубой.

Очередь в магазине оказалась огромной, и я сел на ближайшую табуретку — ждать лучше уж сидя, чем стоя. Вскоре рядом со мной присела какая-то бабуля — и вдруг начала бормотать, что она тут постоянно закупается, что здесь суповые наборы очень дешевые, вот и набирает побольше, чтобы собачек бездомных накормить…

Затем старушка спросила меня, знаю ли я, сколько у нее собачек. И сама же ответила, что их у нее двадцать человек. Именно так и сказала: «двадцать человек». Странная женщина, довольно нелепо одетая, в старом поношенном и явно нетеплом пальто (а на улице минус пятнадцать), серенькой вязаной шапке, из-под которой выбиваются седые волосы, а на ногах так вообще валенки. Маленькие вылинявшие голубые глаза на загорелом сморщенном лице, казалось, вцепились в меня и не собирались отпускать. Рукой, свитой из сухожилий и вен, она ухватила меня за рукав, и я почувствовал себя мухой, попавшей в паутину. Она говорила о том какие у них большие и мокрые носы (по мне так сомнительный комплимент), выразительные глазки, бровки. Ну и хвостики! Какие у них хвостики!

Я не совсем понимал, к чему идет разговор, однако продолжал смирно сидеть. А она вновь начала говорить, что стану я таким, как она, называла меня внучком, убеждала, что тоже буду заниматься собаками.

Ну я и сказал ей, мол, у меня аллергия на собак — то есть мне, конечно, нравятся всякие песики, но я бы на ее месте лучше занимался своими внуками, чем кормил чужих собак. Даже не знаю, почему я так грубо ответил. Может, во мне резко всплыла обида на своих бабушек за то, что я их интересую исключительно с точки зрения отметок. И может, мне показалось, что я совсем не хуже каких-то собачек.

В общем, обидел человека за просто так.

После небольшой паузы она мне ответила, зачем кормит ничейных собак. Так получилось, что нет у нее ни детей, ни внуков. Давным-давно, в семидесятые годы уже прошлого столетия она закончила институт, стала микробиологом — и ее как молодого специалиста распределили работать в закрытый НИИ. И вот она, молодая девчонка, попала, по ее словам, «в ад на земле». Ей пришлось работать в лаборатории, где разрабатывали вакцины от смертельно опасных инфекционных болезней — потому что эпидемии время от времени вспыхивали, умирали люди, просто в советское время об этом запрещалось писать в прессе.

Для опытов лучше всего подходили обезьяны, но они очень дорого обходились государству, и приходилось брать собак. Нужны были большие собаки. Были выловлены все крупные дворняги по округе. Потом стали привозить собак из милицейских питомников. Но вольеры очень быстро освобождались. Звучит это пафосно, а все-таки они спасали человеческие жизни. Но какой ценой… Эта бабушка отвечала за то, чтобы прививать собак. Сначала надо было их заражать, потом пробовать спасти.

Тут она начала рассказывать, как заходила в клетку, а этот большой лохматый пес так рад был ее видеть, что прижимал ушки, часто-часто вилял хвостом, вот-вот отвалится, западал на передние лапы и очень-очень хотел понравиться.

Сначала пытался лизнуть ее хоть как-нибудь, но главная цель — это, конечно же, нос. Когда не получается, это огромное создание ложится брюшком вверх, показывая тебе полное свое доверие, и, продолжая бить хвостом, ждёт твоей ласки.

А она… Она заходила в вольер, чтобы на острие иглы внедрить смертоносную заразу в это создание, которое ей так безраздельно доверяло.

Уже со слезами старушка говорила, что у нее тогда творилось в душе! Ей было до физической боли жутко. И никакие увещевания — мол, она этим спасала жизни других людей — не помогали. Те люди были далеко, и она их не знала, а эти собаки были здесь и верили ей, а она их убивала… Полканы и Тузики довольно быстро заболевали, и каждый раз, когда она к ним заходила, те уже не прыгали — им не хватало сил. Они лежали, прижимали уши, еле виляли хвостом, по-прежнему переворачивались пузиком вверх и виновато смотрели снизу: мол, ты уж извини, я тут немного приболел. Они продолжали ей верить и не сопротивлялись, когда она им колола пробную вакцину.

А она вновь и вновь заходила в вольеры. У ее «мальчиков» и «девочек» уже не было сил переворачиваться на спину, и их хвосты еле шевелились, но в глазах были все те же преданность и доверие. Ее же глаза сутками напролет были наполнены слезами. Она хоронила своих преданных друзей, и в те моменты, говорила она, «казалось, земля уходила из-под ног». А на следующий день вольеры после дезинфекции заполнялись новыми «добровольцами». И новые овчарки, ротвейлеры, кавказцы и московские сторожевые признавались ей в своей любви и преданности. Трудно представить, что она тогда пережила!

Она говорила, что тогда ей казалось, будто разучилась спать, а потом и плакать. Нет, она не очерствела, просто слезы закончились.

Прошло время, и ученые все-таки добились своей цели, разработали вакцины нового поколения. Руководителей лаборатории премировали. Но главной наградой были спасенные жизни людей. Потом их команде дали задачу разобраться с лейкозом, и они были близки к победе, но настали «лихие девяностые». Деньги на проект перестали давать, а потом и вовсе закрыли их лабораторию.

И еще она сказала: «если вдруг среди твоих знакомых есть люди с лейкозом, передай им, что нельзя есть копченую рыбу, уж больно эта зараза любит копчености». Я ответил, что обязательно передам.

Теперь я посмотрел на нее другими глазами. Теперь я понял, почему она кормит всех уличных собак и особенно любит больших. Теперь понятно, почему нет ни мужа, ни детей.

Она столько лет своей жизни отдала спасению других людей, возможно, и меня. А я к ней был так жесток…

И тут подошла ее очередь. Моя новая знакомая, что называется, стартанула с места и, сказав «Пока!», врезалась в толпу в надежде купить побольше и подешевле еды своим собачкам. Ей бы на пенсию себя прокормить, не то что свору лохматых, хвостатых, с большими мокрыми носами.

А я остался стоять в конце очереди и ждать, когда придет мой черед купить селедку-красавицу, которую дома ждет шикарная шуба из картошки, свеклы и майонеза.