Трогательно-добродушный облик, особый тембр голоса, редчайшее обаяние, способность с иронией смотреть на многие вещи и при этом удивительно мягкий юмор. Он был многолик и очень не любил штампы…

И Эфрос, и Юрский в своих книгах неоднократно отмечали не только филигранное мастерство Плятта, но и его доброжелательность и обязательность. «Это в его характере — свою награду чувствовать как общую. Общую вину чувствовать как свою», — писал позже Юрский.
И еще абсолютное отсутствие амбиций. «В театре я — солдат, который не мечтает стать генералом».

По воспоминаниям друзей и коллег, его всегда отличали благородство, изысканность и интеллигентность. В нем невероятным образом сочетались тяга к мистификациям и редкостный такт, знание самых свежих пикантных анекдотов и манеры английского аристократа, мальчишеское озорство и жизненное благомыслие.

Из воспоминаний:
«В тридцать он на спор голым купался под стенами Кремля. В шестьдесят маршировал в женском парике по коридорам берлинской гостиницы. В восемьдесят из спортивного азарта за две минуты съел килограмм хрустящих хлебцев и, не запивая, просвистел «Вихри враждебные».

Часто соревновался с соседом Никулиным в остроумии. Однажды Плятт возвращался после спектакля и увидел, что машина Никулина очень грязная. Тогда он пальцем на ней написал: «Помой машину, дурак». В два часа ночи в квартире Плятта раздался телефонный звонок. Плятт взял трубку, в ней — голос Никулина: «Машину помыл, сам дурак».
Однажды Плятт достал для семьи Никулиных билеты на спектакль «Дальше — тишина» — попасть на эту драму о двух стариках можно было только по блату. Плятт спросил у Никулина: «Кого из вашей семьи вставить в пьесу?» На что Юрий Никулин ответил: «Вставь Марию Петровну, мою тещу». Во время драматического монолога, стоя у окна, Плятт, играющий американского старика, вдруг говорит: «Противный дождик все еще идет. А бедная Мария Петровна выгуливает собачку Кутю», — и далее по тексту пьесы. Публика ничего не заметила — настолько ловко, не нарушая заданной интонации, ввернул Ростислав Янович в текст зарубежной пьесы московскую Марию Петровну с Кутей.

Одно время в парикмахерских, ресторанах, банях СССР висели объявления: «Чаевые оскорбляют достоинство советского человека».
И Плятт, рассчитываясь с парикмахером, неизменно приговаривал, косясь на плакат: «Обожаю оскорблять достоинство советского человека». Расплатившись и оставив щедрые чаевые, спрашивал: «Я достаточно оскорбил ваше достоинство?»

Ростислав Плятт считал, что существует только одна национальность в мире — хороший порядочный человек.