Две тысячи двадцатая весна крадётся светом по паркету и свежую газету читает город, крутит у виска. А я с утра ещё прочту страницы Мураками, а тем же вечером руками схвачу созвездие стрельца. Узнаю тайну мотылька, наверное, я в изумруд покрашу стены к середине двух часов, и как всегда, закономерно, разгадано мировозрение моих загадочных шкафов.
Закину в суп лаврового листа и, с ожиданием письма, затею разговор с вороной, ещё вчера такой проворной, сейчас помешанной слегка. Кто виноват что между нами сингулярность? Мне дышится давно без помощи твоей, закрыта плотно дверь — проверь. Ты потерял в моих глазах всю популярность и актуальность скоропалительно минувших дней.
Твои дела, уверена, моих похуже, внутри все тот же март и лужи, а у меня не рвётся нитка изнутри; становится все тише, глуше, лишь суп бежит стремительно с плиты.