Так хочется жить, работать
с восьми-девяти утра,
следить за московской модой,
искать от добра — добра.
О, милый журавлик в небе,
лети в те края земли,
где прежде ни разу не был —
надежду в людей всели,
несчастным, больным серьёзно
скажи, что на том краю
открыли недавно хоспис,
что тихо там, как в раю,
не свыкнувшимся с утратой
поведай, взмахнув крылом,
что нет никому суда там,
и все — за одним столом,
пусть будут полнеть больницы
и танки — смыкаться в ряд,
о, милый журавль, ты — птица,
глаза у тебя горят,
развей, как по ветру перья,
по свету благую весть —
позволь нам опять поверить,
что сверху там кто-то есть.
А, если всё это слухи —
про тот и про этот свет,
и дальше земной разлуки
других изысканий нет,
то сядь в неизвестном поле,
заснеженном и глухом,
не мучай их — тех, кто болен
и думает о плохом,
к холодной земле угрюмой,
как к светлому алтарю
прильни благородным клювом,
скажи — я благодарю
за яства и кров, за то, что
здоровы сестра и мать,
за то, что имел возможность
над ней иногда взмывать,
за то, что беда чужая
являла простор кружить
над сумраком, возвышая
прекрасную штуку — жизнь.