Однажды я подошла к незнакомому мужчине на улице и сказала: Давайте я вам пришью пуговицу?
А он посмотрел на свою кожаную куртку на молнии и ответил: Но у меня нет пуговиц. Тогда я достала из кармана маленькую плоскую зеленую пуговицу и сказала: Я вам подарю, мне для вас не жалко.
Он долго молча смотрел на меня, так долго, что я заметила как вены на моих руках от холода становятся прозрачными.
Я вздохнула, но не потому, что устала ждать, просто его взгляд был такой тяжело-синий, а тяжело-синий осенним днем все делает немного тяжело-синим. Наверное он бы смотрел еще какое-то время, но его отвлек крик стаи мелких птиц. Он обернулся в их сторону, а после вновь уставился в мои глаза. Я сказала: Это мои птицы. Я уйду и они улетят. На что он мне ответил: А ты, пожалуйста, больше не уходи.

Курица лежала под самой морозилкой и её слегка прихватило. Положила на веранде чуть оттаять.

Сижу в кресле-качалке, привязываю верёвочки на CD-диски — люди говорят, помогает спасти клубнику от дроздов. У меня уже висит, и сегодня дрозд обожрал самую крупную клубничину прямо под диском. Наверное ел и любовался собой в отражении. Но я таки верю, дело в том, что дисков должно быть больше.

Из малины выходит чёрный кот, картинно замирает, чтобы я его хорошенько рассмотрела и с криками «мрряяяяу-как…
… показать весь текст …

Ушицу во дворе на костре сварила. На стерлядочке, с дымком… Ароматная, янтарная. Лучок-морковка туда — целиком, картошечка свежая — немного, чтоб не отвлекала. Водочки в бульон — само собой. Сняла с огня, а пока «доходит» — в угли картошку в фольге. Тут же стол у меня под клеенкой, а на нем — огурчики пупырчатые, помидоры алыми боками сияют, укроп-петрушка-салат — всё прямо с грядки, россыпью, на большом блюде… Лето, я прощаю тебе всё!

Если бы лето можно было попробовать, зачерпнуть огромной ложкой и отправить прямо в рот, то, наверное, на вкус оно было бы, как клубника с сахаром.
Но не та, что лежит аккуратно на полочках маркетов, упакованная в пластиковую тару с яркими этикетками.
Нет, это была бы клубника из бабушкиного сада, за которой ты с самого утра бредёшь в огромной папиной футболке и в ярких шортах. Ноги утопают в мокрой от росы траве, соседи уже стучат вёдрами и о чём-то перекрикиваются за дощатым забором, а ты ск…
… показать весь текст …

Я помню, мы на счастье ели клевер. То было всегда ранним августом. Отчего-то больше тогда мечталось и верилось в сказки.

Мы пили росную воду из чашечек крупного подорожника, что рос вдали от просёлочной дороги. Ходили босые по уже тронутой желтизной траве, она, немного колкая и жёсткая, — единственное, что я отчётливо помню из раннего августа в детстве. Остальное всё смазалось, превратилось в тонкие засветы на плёночных фотографиях и помнится теперь лишь отголоском и тихим эхом. Но я всё же помню…

Сладкий сок красной смородины и первые летающие паутинки в поле. Запутавшийся в волосах медовый ветер и кленовые большие серёжки, слетевшие на ровную гладь озера.

О раннем августе всегда выходит как-то нескладно. Будто маленький воробей учится щебету. Но с любовью большой и какой-то особенной нежностью. Потому, что люблю я его, да так, что слова теряются и превращаются в воздух. И плывет он мягким облаком над большим пшеничным полем, и в воздухе этом — тихая моя любовь.