Ломайте крылья, поэты новой эпохи.
Покрытые пылью портреты, поклонники,
строки…
Уже никогда не пробьются до рифмы души отголоски.
Новые уровни слова как -гвозди, кривые, вбитые в доски…
Загнуты, сломаны, кем-то поправлены заремиксованы, матом отравлены…
Ни смысла, ни ритма, Пушкин — прости нас
Теперь слова — бритва и тело на вынос…
Поэты лечили других себя раздавая,
эти же вскрыли всем вены и все улыбались…
Эпоха забвения, привкус железа…
Когда между мирами не пропасть, а бездна…
Ещё не успевшие книги прочесть, уже знают, всё, о начале конца,
Что есть жизнь или смерть без лица.
… показать весь текст …

У Высшего Суда своя винатека. От слова вина, а не вино.

В каждом рассуждающем видится судящий, поэтому он может быть осуждён пожизненно.

И вот когда в тишине прозвучит команда: «Всем встать —
Суд идёт!», когда конвоиров скрипнет кирза,
Мать, конечно, его попытается оправдать,
Но слов не найдёт, замолчит, отведёт глаза.
Это будет тот самый суд, где присяжных нет —
Вместо них двенадцать, с нимбами, стариков.
Его приговор не измерить количеством лет.
Его не измерить даже числом веков.
Подсудимый не признаёт за собой вины —
Он служил высокой идее, себя не щадя.
На облака проецируют хронику той войны.
И кровавые мальчики маршируют по площадям.

Кажется у бога я любимец. Видимо, от того, что больше всех его отрицаю. А вообще, я думаю, бог не любит тех, кто лижет ему зад. А представ перед ним на суде, скажу: «Никогда тебя не боялся. А если писал слово „бог“, то всегда со строчной буквы; ну, а ежели с прописной, то лишь с красной строки, ибо ты „бог“ всегда был для меня нарицательным существительным!»
И вот, бог смотрит на меня, смотрит серьезно, но молчит.
-А если откровенно, бог, у тебя есть имя собственное? — спрашиваю я бога.
-У меня очень много имен собственных — ответствует бог. -Но первоначально меня звали Я (Йа). Когда я сказал: «Ну все, хватит называться Я». После люди обозвали меня Яхве.