На горячую линию взяли работать ангела.
Он сутулился, был близоруким, всегда опаздывал.
В первый день насмешил — уходя, мол, гасите факелы,
Удивленного шефа назвал по привычке пастырем.

За спиной все коллеги негласно считали чудиком.
Как-то звали его — то ли Ванькою, то ли Яковом.
Вперемешку с карандашами торчали лютики.
В телефонную трубку кричали, но чаще плакали.

Спотыкался на ровном месте, просил прощения,
Не встревал в разговоры и клялся священным ибисом,
По весне прикупил альпинистское снаряжение,
Видно, в горы хотел, но по-моему, так и выбросил.

Ему, как новичку, с лёгким сердцем дежурства втюхали.
Тут бродячую псину сбило малолитражкою,
И она лежала, лохматая, длинноухая.
Он стоял и молчал. Слишком долго молчал. По-страшному.

А потом подошёл, поднял за грудки водителя,
Подозрительно непохожий на малохольного.
Мы торчали по подоконникам, мы все видели.
А когда он вернулся, то громко включил Бетховена,

Словно в ноте органной лекарство искал от этого.
В кабинете гудело шмелями и пахло ладаном,
И теперь все его за глаза окрестили Бэтменом,
А наш шеф на планерке шутливо назвал Маклаудом.

Он носил потертые джинсы, лечил депрессию
Наложением рук, продолжением неба в офисе.
Кем он был для нас — то ли сверстником, то ли вестником?
В понедельник пришли на работу, а он уволился.

На столе осталась пара записок скомканных.
Стул свихнулся на заднюю ногу, но слухи слухами,
Вроде кто-то рассказывал — встретил его с бездомными.
И собака рядом. Лохматая, длинноухая