Из шали поношенной выпростав ухо,
У кассы церковной глухая старуха
С печалью привычной просила монашку:
— Моих упокойных впиши на бумажку,
Пиши и считай, и получится девять,
Да ты не заботься, достаточно денег.
Мне пенсию платят по сорок целковых,
Не падкая я до сластей и обновок,
Скопила за зиму на поминовенье,
Чтоб всем упокойным церковное пенье.
Варваре с Никитой. Маманю с папаней
В тридцатом сослали на Север,
на Крайний.
Пиши ещё младших, Илюшу с Маняшей,
Тогда из семьи-то из бывшей, из нашей
Остались лишь я, да ещё два братана,
Пиши, значит, следом Егора, Ивана.
Уж после, в конце предвоенного года,
Их тоже назвали врагами народа.
А я уже с мужем жила в это время,
Пиши и его, Александр Еремеев.
Мы после войны и не свиделись с Сашей,
Погиб не в плену, а в колонии нашей.
Теперь вот на всех отписали бумажки,
Мол, так получилось по чьей-то промашке…
Она вспоминала ушедшие жизни
Светло, не кляня ни властей, ни Отчизны.
Она притерпелась, она по привычке
Считала судьбу свою самой обычной.
Ведь всё на глазах, что родня, что соседи,
Кого миновали те годы, те беды…
— Ещё напиши Александра — сыночка,
Тогда ему было четыре годочка.
Он пух с голодухи и плакал на койке,
И я принесла молока после дойки,
Немного мне дали, всего-то годочек.
Да помер от кори в детдоме сыночек.
Вот с Сашенькой-сыном ровнёхонько девять.
Как восемь? Считай, дай сначала проверить.
Но очередь сзади уже подпирала:
— Ну, вспомнила восемь, ну, что тебе мало?
Старуха всем телом припала к окошку:
— Вот вспомню ужо, потерпите немножко.
И плакала память глазами сухими.
— Забыла, забыла девятое имя.
— Твоё-то как имя? — монашка спросила.
— Пиши-ка, — Мария, — себя и забыла…
Помру, помянуть-то и некому будет. -
Вздохнула, — спасибочки, добрые люди!
И с чувством исполненной славно работы
К окошку пустила другого кого-то.