Мне по жизни всегда тяжело с дураками, не понять мне победного их естества. Где ни встречу их — в Бостоне, в Риме, на Каме, — я ломаюсь. Пасую. Теряю слова. На их фоне литом я — разорванный в клочья. И летят в никуда, словно пух с тополей, все тревоги мои, все мои многоточья мимо тех, для кого одноточья милей. Дураки не умеют высчитывать шансы, им достаточно в спектре лишь пары цветов. Ну, а я так затейливо верю в нюансы и так страшно к ответам простым не готов. Я нелепым галопом скачу по манежу…
… показать весь текст …

А раны порой бывают не склонными к заживанью
и дышат прозрачным ядом в ответ на процесс леченья.
Они остаются болью, горячей бродяжьей рванью,
тревожащим плоть уроком неясного назначенья.
Ты с этою раной сжился, ты с этою раной спелся.
(Не плакать же, право слово, не в крике ж зайтись истошном…)
В итоге ты нынче странник, ты словно герой Уэллса,
в разбитой своей Машине застрявший в горчащем прошлом.
Тяни не тяни, Мюнхгаузен, себя из болотной жижи,
надейся на лотерею, на яркий счастливый случай —
твой воздух всё разреженней, а небо твое всё ниже,
и черной бесстрастной желчью в том небе исходят тучи.
Остатки былого лета с дождями ушли косыми,
одна лишь осталась краска в сегодняшних хмурых видах…
… показать весь текст …

Опершись безупречной ножкой о парапет, она говорила: «Ну зачем тебе знать о том, кто со мной до тебя? Ну, Володя, ну, пара Петь, был и Саша, твой тёзка, и залётный старлей Артём. Я ведь, в общем, собой недурна, вполне, и присяги не приносила монастырю. Ты спросил — и я лишь поэтому говорю. Но ведь это на дне. Это прошлое — всё на дне».
Я трагично молчал, только голову в плечи вжал, сам себе говоря: «Только ревность являть не смей!», и стоял на ветру, тихо корчась от сотен жал, под болезненными…
… показать весь текст …