Вдали от всех парнасов,
От мелочных сует
Со мной опять Некрасов
И Афанасий Фет.

Они со мной ночуют
В моем селе глухом.
Они меня врачуют
Классическим стихом.

Звучат, гоня химеры
Пустого баловства,
Прозрачные размеры,
Обычные слова.

И хорошо мне… В долах
Летит морозный пух.
Высокий лунный холод
Захватывает дух.
(1960)

За Владимиром Соколовым закрепилось имя классика русской поэзии, критики связывают его творчество с русской традицией в стихах Пушкина, Боратынского, Лермонтова, Тютчева, Блока, Афанасия Фета и Иннокентия Анненского. Развитое им поэтическое направление именуется «тихая лирика». Критики отмечают, что лирики такого уровня нет даже у нобелевского лауреата Иосифа Бродского. Соколов и Бродский соотносятся между собой, примерно, как Боратынский и Пушкин. А на таком уровне, — как утверждал Бродский, — иерархии уже не существует. Мастерство Соколова — высшей пробы, это когда и мастерства-то никакого нету, а просто иначе чем он и сказать нельзя.

* * *

О, что мне делать с этим бедным даром —
Влюбляться в окна, синие, как небо,
В сосульки, что повисли на карнизах,
Кривые и блестящие, как сабли, —

Во все, что нам дается жизнью даром,
Но что для сердца делается хлебом —
И ветки скрип, и вечер тучек сизых,
И снега шелест, и улыбка чья-то…
(1948)

Или это трогательное стихотворение про первую школьную любовь.

Хоть глазами памяти
Вновь тебя увижу,
Хоть во сне, непрошено,
Подойду поближе.
В переулке узеньком
Повстречаю снова.
Да опять, как некогда,
Не скажу ни слова.
Были беды школьные,
Детские печали.
Были танцы бальные
В физкультурном зале.
Были сборы, лагери,
И мечты, и шалость.
Много снега стаяло,
Много и осталось.
С первой парты девочка,
Как тебя забуду?!
Что бы ты ни делала,
Становилось чудом.
Станешь перед партою —
Не урок, а сказка,
Мне волшебной палочкой
Кажется указка.
Ты бежишь. И лестница
Отвечает пеньем,
Будто мчишь по клавишам,
А не по ступеням.
Я копил слова свои,
Собирал улыбки
И на русском письменном
Допускал ошибки.
Я молчял на чтении
В роковой печали,
И моих родителей
В школу вызывали.
Я решил забыть тебя,
Выносил решенье,
Полное великого
Самоотреченья.
Я его затверживал,
Взгляд косил на стены.
Только не выдерживал
С третьей перемены.
Помнишь детский утренник
Для четвертых классов?
Как на нем от ревности
Не было мне спасу.
Как сидела в сумраке
От меня налево
На последнем действии
«Снежной королевы»?
Как потом на улице:
Снег летит, робея,
Смелый от отчаяния,
Подхожу к тебе я.
Снег морозный сыплется,
Руки обжигает,
Но, коснувшись щек моих,
Моментально тает.
Искорками инея
Вспыхивают косы.
Очи удивляются,
Задают вопросы.
Только что отвечу им,
Как все расскажу я?
Снег сгребаю валенком,
Слов не нахожу я.
Ах, не смог бы, чувствую,
Сочинить ответ свой,
Если б не оставили
На второе детство.
Если б и заставили,
Объяснить не в силе.
Ничего подобного
Мы не проходили.
В переулке кажется
Под пургой взметенной
Шубка горностаевой,
А берет — короной.
И бежишь ты в прошлое,
Не простясь со мною.
Королева снежная,
Сердце ледяное…

Жизнь Соколова складывалась удачно. В 1947 году он поступил в Литературный институт и окончил его в 1952 году. Это было время поэзии недавних фронтовиков. Говорят, что опубликованное в «Комсомольской правде» в 1948 году стихотворение Соколова «Памяти товарища», посвященное теме военного детства, стало предтечей поэзии нового поэтического поколения. Евтушенко называл Соколова своим учителем и признавался, что в своих стихах он порой использовал строчки из Соколова. Соколов принимал участие в первых выступлениях молодых поэтов шестидесятников, но он как-то сторонился публичности. Его поэзия была «непреднамеренной» и предполагала разговор «тет-а-тет» с единственным читателем, открывшим его стихотворение. Как позже скажет Бродский, «Эстетический выбор всегда индивидуален, и эстетическое переживание — всегда переживание частное». В 1953 году была опубликована его первая книга «Утро в пути». В 1954 году Соколов влюбился в болгарку Хенриэтту Христевну Попову, которую все звали Бубой. Она в это время оканчивала философское отделение МГУ. Буба была старше Владимира и уже была замужем. Знакомство перешло в роман. Буба разошлась со своим мужем в Болгарии и вышла замуж за Соколова. Вскоре у них родился сын, потом, через полтора года, дочь. Осенью 1957 года они получили двухкомнатную квартиру в писательском доме — по тем временам это было невероятное везение. Буба преподавала болгарский язык в Литературном институте им. Горького. Говорят, что студенты ее любили, и многие хотели заниматься в ее группе. А в стихах Соколова возникает болгарская тема — старые церкви, речонка Тополница, София, Шипка, Копривштица, гора Рила…

Цыгане

На речонке Тополнице появились цыгане,
Загорелые, хриплые, в разноцветных заплатах,
В подпоясанных чем-то непонятным халатах,
Пыль мели они черными босыми ногами.

Кто шатры убирал. Кто сидел над тазами.
Молотком громыхал. Да паял да лудил их.
Дети голые шумно на деревья влезали,
Мух цветами сгоняли с грустных морд лошадиных.

А отцы их пестрели на возах, под возами,
В свете утреннем выглядя совсем не зловеще.
И кричали друг другу дикими голосами,
Очевидно, совершенно спокойные вещи.

Соколов много переводил с болгарского. В 1960 году вышла его книга «Стихи из Болгарии». Дальнейшая жизнь Соколова сложилась непросто. Он был трижды женат, но близким он, иногда, говорил: «У меня была только одна настоящая жена — Буба».

Первая трагическая страница перевернулась после семи лет счастливой семейной жизни. В 1961 году Буба покончила жизнь самоубийством. Вот что пишет об этом сестра поэта:

Конец 50-х, начало 60-х годов прошлого века было временем возвращения невинно осужденных политзаключенных. Их встречали сочувственно, помогали как могли. Среди возвращенцев был и поэт Ярослав Смеляков, вернувшийся после двух «отсидок». Он получил какой-то руководящий пост в Союзе писателей. Володя обожал его стихи и часто вслух декламировал и знаменитую «Любку Фегельман», и «Хорошую девочку Лиду», и «Если я заболею, к врачам обращаться не стану. Обращаюсь к друзьям, не сочтите, что это в бреду, постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом…» и так далее. Заканчивается стихотворение словами: «Не больничным уйду коридором, а Млечным путем». Я привела эти строки, потому что впоследствии В. Соколов упомянет в своих стихах этот «больничный коридор».
О романе Хенриэтты и Смелякова знала вся литературная Москва, кроме нас и, естественно, мужа. До сих пор не могу понять, что она в нем нашла. Был он злым и некрасивым, с длинным носом. Наверное, здесь главную роль сыграли его стихи и ореол мученика. О своей любви к Я. Смелякову она сама рассказала мужу.
Это произошло утром 31 марта 1961 года. В шоке он вышел из дома, чтобы идти на работу, но вместо работы оказался в центре Москвы, на Никольской. Мы с мамой были дома. «Я шел пешком», — сказал Володя, входя.
«Что случилось?» — спросила мама. Ведь до нашего дома от Ломоносовского проспекта, что на Ленинских горах, километров двадцать.
«Буба сказала, что уходит от меня к Смелякову, что она меня не любит, а любит его. После того как он отправил меня в командировку в Братск, он пришел к ней домой, тогда у них все и началось… Стала рассказывать все, детали… Я просил ее: не рассказывай! А она все говорит и говорит… Я ушел… И вот пришел к вам…»
Рассказав все мужу, Хенриэтта пошла к Я. Смелякову. Тот жил в соседнем доме. Дверь ей открыла его жена Татьяна Стрешнева. Далее произошло невероятное: Смеляков оскорбил ее и выгнал. Она вернулась домой, и тут выяснилось, что второпях она забыла ключ дома, а дверь захлопнула. Они жили на втором этаже. В это время к ней пришли гости, Галя, жена Евтушенко, и поэт Александр Межиров, все стояли на лестничной площадке. Мимо шла жена писателя Ажаева, узнав, что Хенриэтта забыла дома ключ и они не могут войти, она пригласила всех к себе, на восьмой этаж.
Далее рассказывали, что Хенриэтта стала вести себя так странно, что они вызвали врача, а ее уложили на кровать в отдельной комнате. Оставили там ее одну, а когда вошли посмотреть, как она себя чувствует, окно было открыто, и ее в комнате не было.
Она умерла мгновенно.
На Никольской раздался телефонный звонок. К телефону подошла я.
— Это говорит Татьяна Стрешнева. Володя у вас?
— Да.
— Буба выпрыгнула с восьмого этажа.
— Она жива?
— Какой там!.. Володе не говорите, что она умерла. Скажите что жива. Сейчас к вам приедет Юра Левитанский. Бубу отвезли в больницу Склифосовского, Юра вас туда отвезет.
Я все так и сказала, как она велела. Приехал на своей машине поэт Юрий Левитанский. Когда сели в машину, он налил стакан водки и велел Володе выпить. В больнице Юра и Володя подошли к справочному окошку, а мы с мамой сели на стулья у стены. В справочном брату сказали, что Хенриэтта Кристевна Попова умерла, не приходя в сознание.
Меня и маму Ю. Левитанский отвез домой, а сами они поехали в Дом литераторов. Вечером Володя приехал к нам на Никольскую. Ему стало плохо с сердцем, и он слег.
В это время дети Андрей пяти лет и Снежана четырех лет были в Болгарии у бабушки Иванки Ангеловны.
Утром следующего дня нам позвонил В.И. Ильин, занимавший главный чин в Союзе писателей, бывший генерал КГБ:
— Было партийное собрание, постановили вашего брата исключить из Союза писателей и положить в психиатрическую больницу. За ним завтра приедут и заберут.
— Но он же здоров психически! Ни в какую больницу он не поедет!
— Его надо положить в больницу! Иначе он сделает то же, что его жена!
— Никуда он не поедет! Ему не нужна больница!
— С вами невозможно разговаривать! Завтра будет машина!
— Никуда он не поедет!
— Поедет!
Я бросила трубку, рассказала все маме и Володе и побежала в районную поликлинику, чтобы вызвать врача.
Надо было официально подтвердить, что брат нормальный. Врач пришла очень быстро и поставила диагноз: «У Владимира Николаевича предынфарктное состояние». Прописала лекарство и уколы и ему, и маме, так как она плакала на крик.
Надо сказать, что с утра уже у нас был народ. Поэт Михаил Луконин и вдова В. Луговского не отходили от Володи, пришли поэт Юрий Левитанский и его жена Марина, подруга Хенриэтты, в коридоре сидели на подоконнике Галя Евтушенко и Александр Межиров, были еще люди, которых я забыла со временем, а то и вообще не знала.

Ты камнем упала, я умер под ним.
Ты миг умирала, я долгие дни.
Я все хоронил, хоронил, хороним
Друзьями — меня выносили они.
За выносом тела шел вынос души.
Душа не хотела, совала гроши.
А много ли может такая душа,
Когда и у тела уже ни гроша.

«Мы ненавидим смерть по двум причинам. Она преждевременно обрывает жизнь; мы не знаем, что за ней находится», — пишет Фаулз. В природе идет вечное круговращение, после зимы, которая, кажется, никогда не кончится, все-таки приходит весна. Эльмира была одноклассницей сестры поэта. Она часто бывала в доме у Соколовых, где ее все хорошо знали. Эльмира была влюблена в Соколова еще со школы. После трагедии в жизни Соколова дальнейшее развитие событий происходило по классической схеме: «Она меня за муки полюбила…» Спустя два года Эльмира выходит за Соколова замуж. Вот отрывок из ее дневниковых записей 1965 года (период, связанный с посещением Грузии):

«На следующий день пошли за вином. Проходили мимо компании молодых людей. Они раскладывали на земле рыбку. Володя полюбопытствовал. Ребята закричали ему, когда мы уже поднимались вверх: «Эй, парень, парень!» В итоге они угостили Володю вареной форелью. Мы ее съели дома с ликованием. Володя сказал мне: «Все думают, что мы молодожены». Сегодня мы от наших милых соседей то же самое услышали … Вечером читали вслух рассказ «Такой больше нет». Я сказала: «Какой рассказ изумительный! Опять веришь в любовь». Володя ответил: «А так и должно быть. Литература должна помогать человеку вселять в него уверенность. А если и есть бредни, литература должна их развенчивать».

На долю Эльмиры Славгородской достались самые трудные годы в жизни поэта, те, о которых он сам писал: «Нет сил никаких улыбаться». Эльмира многое сделала для того, чтобы сохранить Соколова, как поэта. Ей посвящены многие его лирические стихи. «Она меня за муки полюбила, а я ее — за состраданье к ним». Иван Сергеевич Тургенев писал: «Все чувства могут привести к любви …, исключая одного: благодарности». В 1966 году случился год огненной лошади, который в китайском календаре считается неблагоприятным, несущим с собой несчастья, болезни, катастрофы. На этот год пришелся и развод Соколова и Славгородской. Безусловно Соколов любил Эльмиру и был ей глубоко признателен и благодарен. После развода он написал знаменитое стихотворение:

Венок

Вот мы с тобой и развенчаны.
Время писать о любви…
Русая девочка, женщина,
Плакали те соловьи.

Пахнет водою на острове
Возле одной из церквей.
Там не признал этой росстани
Юный один соловей.

Слушаю в зарослях, зарослях,
Не позабыв ничего,
Как удивительно в паузах
Воздух поет за него.

Как он ликует божественно
Там, где у розовых верб
Тень твоя, милая женщина,
Нежно идет на ущерб.

Истина не наказуема.
Ты указала межу.
Я ни о чем не скажу ему,
Я ни о чем не скажу.

Видишь, за облак барашковый,
Тая, заплыл наконец
Твой васильковый, ромашковый
Неповторимый венец.
(1966)

* * *

Попробуй вытянуться,
стать повыше.
Слезами, дождиком
стучать по крыше.
Руками, ветками, виском,
сиренью
касаться здания
с поблекшей тенью.
Попробуй вырасти
такой большою,
чтоб эти улицы обнять душою,
чтоб эти площади и эти рынки
от малой вымокли
твоей слезинки.
…
Потом подумай
о такой причуде:
все слезы выплакав,
вернуться в люди.
По горькой сырости,
босой душою.
Попробуй вырасти
такой большою —
и в том оплаканном тобою
мире
жить в той же комнате
и в той квартире.

Как там у Тынянова сказано, — что у каждого периода есть свой вид брожения: винное брожение — Пушкин, уксусное — Грибоедов, а с Лермонтова идет по слову и крови гнилостное брожение. От «Руслана» Пушкина до смерти Лермонтова — интервал 21 год. Между Нобелевскими премиями Бориса Пастернака и Андрея Сахарова — интервал и того меньше. Дальше, как по Тынянову, — шло брожение гнилостное. Печататься литераторам в семидесятые было невероятно трудно, многие талантливые авторы не допускались к официальной печати. Достаточно сказать, что Владимир Высоцкий, песни которого распевала вся страна, не мог официально опубликовать ни одного из своих текстов. В 1979 году группа авторов (Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Евгений Рейн, Владимир Высоцкий, Василий Аксенов, Юз Алешковский и др.) издают в Москве самиздатовским способом альманах «Метрополь» тиражом 12 экземпляров. Один из экземпляров этого альманаха был нелегально вывезен и опубликован в США. Три десятка лет спустя Василий Аксенов писал, что издание этого альманаха было приравняно к маневрам НАТО. Соколов в этих маневрах участия не принимал, хотя среди авторов альманаха были и его хорошие знакомые. Может и не стоило об этом упоминать, но Соколов начал сильно пить. Как писала сестра Соколова, после смерти Бубы его семью будто злой рок преследовал. Страшная трагедия случилась с его сыном. Потом была долгая и мучительная болезнь матери. Соколов забирался в окно больницы, чтобы передать матери гостинцы.

Но заметил я, душу очистив
От земного, приняв неземное,
Тень летит от придуманных листьев
На мое безысходно земное,
Где не может пока что по маю
Цвесть сухумская роза в Сибири…
Но не думайте, я понимаю,
Можно жить и в придуманном мире.

Как быстро летит время! После развода прошло уже четыре года. Соколов пишет строчки:

Листья летят пургой,
Маленьких птиц пугая.
Скоро придет другой,
Скоро придет другая…

Так оно и случилось. Семнадцатого числа месяца ноября семидесятого года Владимир Соколов знакомится с Марианной Роговской … женой дипломата и одной из первых красавиц столицы. Повторилась Булгаковская история о Мастере и Маргарите… Подробности в интервью.

Говорит Марианна:
«Как-то был у нас в гостях Юра Левитанский. Володя ему и говорит: «А ты знаешь, сколько Марианне чудных лирических стихов напосвящали?» Мне ведь действительно дарили свои стихи многие известные в то время поэты — Александр Балин, Виктор Гончаров, Леонид Темин. Зиновий Паперный целую тетрадку написал. И Юра предложил: «Так надо же издать книгу — «Марианниана». Владимир Николаевич возмутился: «Чтобы я чужие стихи печатал? Нет, я выпушу свою книгу, «Стихи Марианне». И тут же начал эту книгу собирать».

Ты плачешь в зимней темени,
Что годы жизнь уводят.
А мне не жалко времени,
Пускай оно уходит.

Времени действительно нечего было жалеть, впереди судьбой отмерены двадцать шесть лет жизни, целая вечность по поэтическим меркам. Иосиф Бродский сказал в своей Нобелевской лекции, что стихотворение это колоссальный ускоритель сознания, мышления и мироощущения и, что «испытав — это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом». Соколов тоже сам про себя говорил, что русский словарь для него, как Библия для верующего.

Дерево-лошадь, неси меня вдаль,
Где кочевал незабывчивый Даль.

Лишь потому — что словам и деревьям
Надобно жить под своим удареньем,

А ударенье как прикосновенье —
Нежное, верное, не без смиренья…

Соколов относился к своим стихам чрезвычайно требовательно. Его новые небольшие книжки появлялись, в среднем, раз в четыре года. Последней прижизненной книгой, изданной в 1996 году, стали «Стихи Марианне». В январе 1997 года поэт ушел из жизни. Как писали в старинных романах, у него разорвалось сердце. Поэты в последние годы часто пишут трагические стихи: «Когда в крематории мое тело начнет гореть…» (Роберт Рождественский). Разбирая черновики покойного мужа, Марианна Роговская обнаружила строчки:

…Милая, дождь идет,
Окна минуя, косо.
Я ведь совсем не тот,
Чтоб задавать вопросы.
Я ведь совсем другой.
Я из того ответа,
Где под ночной пургой
Мечется тень поэта…

Владимир Бондаренко в своей статье о Соколове написал: «Всё-таки трагичной была его «тихая лирика», и во многом от неуверенности, жившей в самом поэте. От комплекса вины за свою лиричность». Мечется тень поэта — пробьется ли «тихая лирика» к современному читателю? Совсем немного поэтов развивали это направление в шеститесятые-семидесятые. Из тех, кто сейчас на слуху, один Юрий Левитанский. А Соколову к массовому читателю ещё идти да идти: «Когда мужик не Блюхера и не милорда глупого … Белинского и Гоголя с базара понесет». Это утверждение Некрасова, впрочем, противоречит теореме о среднем. У знатоков же … поэзия Соколова давно в «золотой библиотеке». Слушаем Давида Самойлова:

Стихи читаю Соколова —
Не часто, редко, иногда.
Там незаносчивое слово,
В котором тайная беда.

И хочется, как чару к чаре,
К его плечу подать плечо —
И от родства, и от печали,
Бог знает от чего еще!..