Она была приличная девушка, мамина и папина дочка, гордость родного пятого курса и надежда университетской аспирантуры. Она мечтала о науке и карьере, славе и большом будущем. Она грезила литературой, но совсем не считала себя знаменитостью, а знала — ей работать и работать, а потому впечатления и правду жизни нужно искать всегда и везде, в любом ракурсе.
С этой целью она приехала, досрочно сдав практику, в Город в сыром, холодным марте — просто так, в гости к подруге и погулять; а то, что подруга ее — неформал, совершенно девушку не смущало, а наоборот — ведь это так интересно. До начала последнего учебного семестра оставалось еще две недели свободы.
Он был бродягой, перекати-поле, из тех, кого даже свои с ухмылкой называют «раздолбаем», не имел постоянного места жительства. Жил на вписках. Для тех, кто не знал, что это такое, он романтично изрекал: «между небом и землей». В действительности это означало грязные кухни, проходные дворы, споры за полночь, а утром хозяину вписки на работу, и он поднимает тебя в шесть утра и в восемь выставляет за дверь, как бы сильно ни хотелось спать, каким бы тяжелым не казался тощий рюкзачок с вещами и чехол с гитарой.
Небо было серым и хмурым, город — жестоким, но когда ему надоедало в одном конце большой страны, он с легкостью перебирался в другой, потому что вписку можно найти везде, петь по вагонам пока еще никто не запрещал, а свободу не купишь ни за какие деньги. Сейчас он временно обитал в Городе у Джина с Самстроя, и это была не самая плохая вписка, если честно; по крайней мере, там никто не требовал, чтобы ты приносил еду каждый день — народу хватало, и подкормить могли за так, за песни и треп, и пока молчали о том, чтобы выписать… словом — живи, пока не надоест.
Компания, собравшаяся в тот вечер на вписке, была ему равнодушна, и он лениво курил дешевые сигареты и пощипывал струны гитары, устроившись в продавленном кресле в углу небольшой комнаты, — просто так, от нечего делать. Собственно, без гитары его не видели почти никогда, и за ним закрепилось прозвище Пол, хотя на Маккартни он не тянул ни голосом, ни внешним видом. Он мурлыкал что-то вполголоса и был вполне доволен жизнью — почти сыт, выпивка есть, и на сигареты пока хватает.
Комната тонула в табачном дыму, силуэты угадывались нечетко. Может быть, поэтому она увидела в нем не просто потертого, потрепанного жизнью типа, а романтического героя ее ночных мечтаний.
Он тоже обратил внимание на прилично одетую девушку — этим она выделялась среди джинсово-потрепанных остальных, точно тропическая птица в стае воробьев; слишком уж неуместными казались здесь и безупречный маникюр, и длинная юбка из хорошей шерсти, и правильные жесты, и даже ее попытки обращаться ко всем незнакомым на «вы» — девочка из хорошей семьи была воспитана, как полагается; впрочем, попытки эти пресекли пару раз, и она покорилась.
Он подсел к ней, держа в руке сигарету, но она отшатнулась невольно — не переносила табачного дыма. Удивленный, он даже окурок выбросил в пустую рюмку и спросил, как ее зовут.
Неформального имени у нее не оказалось, только цивильное — Елена.
Треп ни о чем, о погоде и природе, поиски общих знакомых, а откуда они могут быть у приличной девушки и неформального бродяги? Подружка посматривала на них с тревожным любопытством, а после, улучив момент, вытащила ее из комнаты и зашептала жарко на ухо: поосторожнее с ним… В чем именно поосторожнее, объяснить не смогла, и Елена пропустила это мимо ушей, и кинулась обратно в душную комнату: ведь это так интересно…
От двух бокалов вина ей стало жарко и весело, она хохотала над немудреными шутками и почти не стеснялась анекдотов. Впрочем, он приостановил сальности — не к столу это будет, не к блюду, другой нужен подход… он обожал новое и наслаждался этой мажорной девочкой, как хорошим коньяком после надоевшей водки.
Они проболтали в кухне почти до утра. Она восхищалась его свободной жизнью и, раскрыв глаза, слушала его рассказы про поездки автостопом, ахала от слов «я живу нигде» и «за все в жизни надо платить — горишь, конечно, но и сгораешь — как свеча». Он же в ответ любовался тоненькими пальчиками и прикидывал, как бы половчее упасть на хвост и N-цать времени пожить на нормальной вписке. Узнав, что Елена — не местная, разочаровался было, но решил, что так даже лучше.
К пяти часам утра они знали друг о друге практически все, исключая все неважное. Важным было то, что настоящий талант вряд ли сможет пробить себе дорогу в такой серой жизни, а потому ему нужна поддержка дорогого человека, да только где его найти, ведь всем нужны лишь деньги, но девушки — не все стервы, и любовь все равно есть, честное слово, и она готова доказать это. Спать они легли, закутавшись в один спальник и крепко прижавшись друг к другу, потому что по полу неимоверно дуло из незаклеенных окон.
Весь следующий день они гуляли по городу, и ветреный март посыпал их разговоры взахлеб снежной крупой. Они сидели в маленьком окраинном кафе, пили кофе, за который платила Елена — у него совершенно случайно не оказалось с собой денег. Он читал ей свои стихи и ласково гладил ее тонкие пальцы.
Она сдала билет на поезд и купила другой — на «через три дня».
Городу было неважно, где двое его сумасшедших обитателей проводят дни — в подъездах ли, в парке на заброшенной карусели, на плотине, где обитают бомжи, или где-то еще. Подруга искала ее по всем знакомым, а, дождавшись, наконец, поздно ночью, попыталась устроить скандал, но натолкнулась на непонимающе-отсутствующий взгляд и махнула рукой. Сама не маленькая, должна бы понимать.
Семестр начинался послезавтра, и родители уже дважды звонили на мобильник, но она отвечала, что приедет через день… два… три… оставьте меня в покое, я сама во всем разберусь!
Деньги, взятые с собой из дома, кончились как-то очень быстро, и Елена распечатала заначку «на билет», которую он пообещал вернуть ей послезавтра — ему срочно нужны были новые струны для гитары, а приятель не отдал вовремя долг.
Совершенно случайно им подвернулась пустая квартира приятеля — им вдвоем, только им и никому больше. Они пили дешевое вино, и так стучало сердце — вот-вот на стук этот сбегутся соседи, и глаза ее блестели, а волосы были такими пушистыми при свете свечи. И он целовал ее руки, а потом губы, а потом — не только губы, и им было хорошо вместе — так хорошо, как только может быть хорошо неопытной девушке, впервые познавшей любовь, и мужчине, знавшем очень многое. Продавленный старый диван скрипел, заглушая остальные звуки, и рассвет предусмотрительно не торопился заглядывать в окна.
Она сказала, что любит его, и получила в ответ поцелуи без числа.
Ей пришлось уехать через неделю, когда мать пообещала, что приедет в Город и увезет ее домой лично, и выслала денег переводом. По дороге на вокзал он пообещал писать каждый день, а звонить — как только будет возможность, и подарил ей букет фиалок, неведомо как найденных в хмуром городе ранней весной. А когда поезд тронулся, он бежал рядом и что-то кричал ей, а что — не видно было сквозь навернувшиеся на глаза слезы.
Вернувшись домой, Елена продолжала посещать занятия в университете, но не о глаголах и исландских сагах думала она — о его глазах, письмах, что приходили, конечно, не каждый день, но все же часто, и считала дни до летних каникул, когда они должны были встретиться. О том, чтобы он приехал к ней, не могло и речи идти — родители ее были людьми строгих правил и не такого жениха желали бы для дочери.
Спустя пару месяцев она стала ощущать раздражительность и капризность, начались обмороки и головные боли. Елена списывала это на усталость и авитаминоз, и только известные обстоятельства, о которых прямо спросила одна школьная подруга, а потом поход в женскую консультацию помогли ей открыть глаза. Потом глаза пришлось открывать родителям, а матери — вызывать «Скорую».
Елена написала ему на адрес той вписки, где он жил, но ответа не получила. Подумав, что письмо не дошло, попыталась позвонить и, как ни странно, дозвонилась и попала прямо на него. Радостным голосом сообщив о предстоящем событии, услышала в ответ сухое и холодное «прости, я был не прав, но между нами все кончено», и все приличествующие случаю обвинения. После чего, не поверив услышанному, хотела немедленно ехать к нему и все выяснить лично, но родители встали на пороге и умоляли не делать поспешных поступков. Они были готовы даже «принять в свой дом бастарда», но не желали потерять дочь из-за угрозы выкидыша где-нибудь в поезде.
Ночью она написала им записку и вылезла в окно. Деньги на билет заняла у той самой школьной подруги. В поезде почти не спала и нервно стояла у окна, мечтая о том, как увидит его глаза.
По известному ей адресу Пола не оказалось. Никто не знал, куда он пропал и когда вернется; никто и не интересовался этим — личность по имени Пол (а еще — Бабник, а еще — слово неприличное) знали и не любили. Узнав о беде Елены, подруга прямо сказала ей все, что думает о безмозглых дурах, которых предупреждали, и посоветовала ехать домой и делать аборт. На слова «поздно», произнесенные срывающимся от слез голосом, ответила, подумав, что средство есть, и если Елена не боится… но ответственности она нести не собирается.
Елена послала домой телеграмму, что задержится на пару дней. На рынке у метро купила пакетик горчицы, а ведро они заняли у соседки.
Все кончилось очень быстро, но к утру Елена не смогла встать с кровати — началось кровотечение, кружилась голова. Полиса медстрахования у нее, конечно, не было, а у подруги не оказалось денег, чтобы отправить ее в частную клинику. Этот Город не любил чужаков, и жизнь в нем неласкова к тем, у кого нет достаточно средств, чтобы выжить, не имея блата и связей. Звонков испуганной подруги по всем знакомым с просьбой дать совет Елена уже не слышала. Липкий туман, в котором она плавала, заглушал все звуки. Только доносился откуда-то еле слышно звук гитары, и его голос пел ей о любви, только вот фальшивил безбожно… без-божно… она молилась, как умела, но слышал ли Боже ее молитвы?
Наконец, «Скорая», вызванная в пятый раз, согласилась доставить иногороднюю девушку без прописки в больницу, и носилки с вытянувшимся на них худеньким телом снесли по лестнице санитары.
Бог оказался милостив — Елена вынырнула-таки из своего горячего бреда и смогла умолить медсестру позвонить домой. Спустя три дня рядом с ее кроватью сидела мать и, плача в смятый платок, говорила, что все будет хорошо…
Через месяц ее увез домой на хорошей машине брат отца, а к концу лета она снова смогла выйти на улицу и даже дойти до магазина. К приговору врачей Елена отнеслась равнодушно; ей все теперь было равно…
…Через два года Елена вышла замуж. Через пять — стала главным редактором местной газеты. Они жили дружно и ладно, почти никогда не ругаясь, и даже подумывали о том, чтобы усыновить ребенка из детского дома. Но март по-прежнему оставался для Елены самым тяжелым месяцем; три недели она не могла спать, худела и теряла аппетит, и даже ласки и уговоры мужа не могли вызвать улыбки на ее враз постаревшем лице.
Про парня со странным именем Пол говорили много разного. Кто-то утверждал, что он перебрался в Новосибирск, кто-то — что погиб в пьяной драке, кто-то — что женился на дочке большого человека в Москве и теперь тусуется в актерских кругах. Одно совершенно точно — он никогда больше не возвращался в Город, в котором в марте дуют промозглые ветра и на окраине есть уютное кафе, где готовят замечательный кофе.