«А вот и каша!» — произносит бабушка, внося в комнату тарелку с дымящейся манкой.

Ну, не дымящейся, конечно, а парящей. Не в смысле парящей, как летящей, а просто пар от нее идет…
Короче, горячая каша, только что с плиты.

«Сейчас покушаешь и — на пляж!» — бабушка ставит тарелку на стол, достает мисочку с водой, в которой плавает сливочное масло, отрезает изрядный кусок и кладет в тарелку с манной кашей.

У бабушки нет холодильника, поэтому масло хранится таким незамысловатым способом: в соленой воде.

Каша сладкая, масло-соленое…

Бррррр!

«Ты пока кушай, а я посмотрю, как там вертута!» — бабушка удаляется на кухню, а я с неприязнью таращусь на здоровенную тарелку.

Надо есть… Иначе не видать мне пляжа.
Масло тает и превращается в золотистую лужицу. Я размешиваю кашу с маслом и быстро съедаю сей нелюбимый мною продукт. Пока горячая. Холодная каша — это, знаете ли, вообще несъедобно.

Кашу я каждый раз ем по-разному: то-делю на сегменты, как торт, то-верчу тарелку вокруг оси и собираю кашу с краев, постепенно приближаясь к центру.
Сегодня я ела кашу с закрытыми глазами, ориентируясь на звук скребущей по дну тарелки ложечки.

Из кухни слышен шум.

«Наташа!» — зовет бабушка меня.
Ох, начинается! Я так и знала…

Я нехотя встаю с табурета и медленно тащусь на зов.

В большой коммунальной кухне с кафельным полом и высоким узким окном — пять столов, в точном соответствие с количеством комнат.
У крайнего справа на высоком стуле восседает моя подружка Райка Кац. Над ней возвышается ее бабушка.

«Посмотри на Наташу! — указывает она на меня. — Это же не ребенок, а кровь с молоком. А какая приехала: худая и синяя! Теперь просто любоваться можно, такой ребенок стал! И как Вам это удается, Екатерина Ивановна? Наверное, у Наташеньки хороший аппетит?»

Бабушка сокрушенно качает головой: какой там аппетит, еду приходится просто-таки заталкивать!
Например, сегодня!
Например, кашу!
На парном молоке и чистом коровьем масле!

Райка болтает ногами, а я злюсь: вот уже третью неделю я не могу втиснуться в купленный мне сразу после приезда в Одессу пионерский костюм: две рубашки с золотыми пуговицами — белая и синяя, синие юбка, шорты и пилотка.
Вдобавок ко всему папа купил мне шелковый алый галстук!

«Как повяжешь галстук — береги его.
Он ведь с нашим знаменем цвета одного!»

И еще — значок, где профиль Ленина на красном фоне звезды, надпись «Всегда готов!», а сверху — белое пламя.

«Будь готов! Всегда готов!
Как Гагарин и Титов.»

Значок такой найти нелегко, в любом магазине полно пионерских значков, но там пламя алое.
«Это некрасиво! — говорит папа. — Красное на алом. Все сливается.»

Папа — большой мастер отыскивать редкие вещи, а когда у него это не получается, он говорит: «Пойду к Мишке Смичковскому».

Они — друзья детства.
И всемогущий Мишка находит все!

Так что не знаю, как там у кого, а у меня значков с белым пламенем целых два.

«Эх!» — вздыхаю я.
Сейчас из всех приобретений мне впору только пилотка. Ну, и галстук со значками, конечно! Так жаль, что я не смогу прийти на первое сентября в новой форме.
Почему-почему…
Не влезу я ни в юбку, ни в шорты, ни в блузку!

А все бабушка: «Наташа! Это надо скушать, чтобы вырасти здоровой. Вкусно и сплошные витамины!»
И правда: вкусно…

«Наташа, деточка! — прерывает мои грустные мысли раина бабушка и придвигает ко мне тарелку с манной кашей. Полную! — Покушай с Раей, а то у нее совсем нет аппетита.»

Она берет в руки ложку и подносит манную кашу к райкиному лицу. Губы Райки плотно сжаты.
Моя бабушка толкает меня в спину: «Ешь! А то неудобно!»

Подобное повторяется почти каждое утро. За редким исключением.

Я запихиваю в себя ложку манной каши и держу кашу во рту.

«Смотри, как ест Наташа. С улыбкой, с желанием. А ты как гвозди глотаешь! Вот и останешься такая худая и синяя!» — стращает Райку ее бабушка.

Судя по сжатым губам, Райку эта перспектива не пугает. Она опускает голову, и ее бабушке приходится присесть.
«Раечка, надо кушать. Весь день впереди: школа музыкальная, английский. А каша-основная пища для детей. От нее становятся сильными и красивыми. Вот как Наташа!» -раина бабушка указывает в мою сторону ложкой с кашей.

Бабушка просит меня привстать и повернуться вокруг своей оси.
Поворачиваться нет смысла, я полностью соответствую канонам красивого ребенка всех одесских бабушек: что вширь, что в высоту. Ну, не совсем, конечно, так, но близко, ох, как близко к их идеалу…

Райка смеется, и в этот момент ее бабушка снайперски засовывает ложку с манкой ей в рот. Райка сникает и с трудом глотает кашу.

Моя бабушка приоткрывает дверцу духовки, и по кухне разносится аромат свежеиспеченной вертуты. Раина бабушка восхищенно ахает, отпускает райкину руку, и Райка несется к туалету, где и скрывается, закрыв дверь на задвижку.

Пока обе бабушки всплескивают руками, я почти незаметно просачиваюсь в нашу комнату, завалив по дороге в коридоре соседский велосипед и пару коробок со старыми вещами.

В каждой коммуналке есть свой велосипед, который висит на здоровенных гвоздях в общем коридоре. На этом велосипеде никто не катается, но выбросить или подарить его почему-то нельзя, и он висит, грустно пылясь и свесив рога руля набок. У нас велосипед стоит в проходе, затаившись в темноте, за него все цепляются, рвут халаты, роняют кастрюльки и ругаются.

Уффф! Все! На сегодня спектакль закончен.

В коридоре слышен голос раиной бабушки, которая уговаривает внучку открыть дверь. Райка безмолвствует. Потом возникает мужской голос: это к туалету подошел сосед. Райка открывает дверь и выходит в коридор.

Им уже давно пора быть на улице, поэтому каша одиноко остывает на кухонном столе, а Рае наспех расчесывают ее черные кудри.

Рая кричит, ее бабушка ворчит, сосед в туалете выражает недовольство шумом, моя бабушка возмущается дымом от папиросы, которую курит сосед, тот: «Имею полное право: я тут живу!», бабушка: «А мы, по-Вашему, где живем?!».

Выйдя из туалета, сосед закуривает вторую сигарету, подчеркивая тем самым свою независимость, и одновременно нанося невосполнимый ущерб собственному здоровью, бабушка хватается за сердце, на шум начинают подтягиваться другие жители коммуналки:
«Это ужасно: курить в общественном месте! У меня астма!
Человек имеет право, он здесь живет!
Живет пусть здесь, а курит на черной лестнице!
Там не пройти, там стоит Ваш шкаф!
А Вы в прошлый раз замочили белье в общей ванне на целый день!
А Вы никогда не выключаете свет в коридоре!
А Вы со своим велосипедом…
А Вы со своим бельем! Потому у нас и прусаки!
Тараканы от белья? Вот это новость!
Это не новость, а старость!
Вы намекаете на мой возраст?
А чего намекать, все и так налицо!
Вы не имеете права!
Нет, я имею право! Я здесь прописан!
И я, к Вашему сведению, тоже! Вы плохо воспитаны!
А у Вас что-то на кухне горит!
А у меня астма!
А я имею вас всех в виду!
А мы все имеем Вас в виду!»…

Утро в Одессе началось!

Люди в коридоре негромко и интеллигентно шумят, а бабушка укладывает продукты в сумку.
Она не пошла сегодня на «Привоз». Значит, мы доберемся до голубой кромки морской воды по холодку.

Все, что покупала и готовила бабушка, было очень свежим и вкусным. Особенно картофельники -картофельные оладьи, омлет и, конечно же, яблочная вертута — рулет из слоеного теста с мелконарезанными яблоками.
В процессе готовки яблоки, пересыпанные сахаром, превращались в карамель, вертута получалась румяной и нежной, и редкий находящийся в непосредственной близости человек не поводил носом, вдыхая вертутный аромат.
Я с нетерпением ждала момента, когда вертута окажется на столе. Бабушка запрещала есть горячее, но я потихоньку снимала хрупкие лепестки теста, пропитанные соком яблочной начинки и моментально съедала. Потом-еще. И еще.

Вернувшаяся с кухни бабушка отодвигала изрядно ободранную вертуту и рассказывала жуткие истории о непослушных детях, которые долго маялись животом, наевшись горячего печеного теста. А я думала, что, скорее всего, либо дети были изначально нездоровы, либо их вертуты были приготовлены не моей бабушкой. Потому что от бабушкиной еды, горячей ли, холодной у меня живот не болел. Никогда.

Что же это я?! Я не упомянула гренки. Пышные, румяные и, конечно же, на настоящем коровьем масле!

По запаху горячих гренок я определяла время подъема. Сейчас умоюсь, поем гренок, а оставшиеся бабушка сложит в сумку, туда же-мытые помидоры, потом мы зайдем в находящийся по дороге «Гастроном», где купим тонко нарезанные 150 граммов «Докторской» колбасы и сайку.
Со всем этим богатством мы направимся на пляж «Отрада». Мы пересечем Французский бульвар, пройдем тенистой аллеей, и перед глазами возникнет одно из главных чудес нашей планеты: МОРЕ!!!

Я тороплюсь окунуться в прохладные волны, но спуск весьма крут, и я терпеливо жду, когда бабушка преодолеет нелегкий путь вниз. Я плаваю, ныряю, ныряю и плаваю, потом выбегаю из воды на берег, бабушка расстилает прямо на песке полотенечко, выкладывает еду, и я уплетаю за обе щеки загорелые, как и я, гренки.

Потом я вхожу в море, а бабушка жалуется соседке по пляжу на мой плохой аппетит: «Ребенок совсем не ест! Как буду отправлять домой?! Скажут, что не кормила…»

«Посиди хоть недолго на песочке! Погрейся! -выкликает меня бабушка. — Вот перекупаешься и заболеешь.»

Как можно ПЕРЕкупаться? Какой глупец придумал это неправильное слово?
Вот НЕДОкупаться можно!

«Ты уже весь посинел! — зовет моего безымянного соседа по пляжу его бабушка. -Вылезай, а то я сейчас сама за тобой в воду приду!»

Я смотрю на мальчика, который только что вынырнул из воды. У него действительно синие губы. Сегодня ветерок, так что лучше и теплее посидеть в воде по горло. Им там, на песке, прохладно, а нам в воде-тепло! И наоборот: когда на берегу жарко, нам в воде-прохладно. Если сидеть в воде по самый подбородок.

«Наташа! — строго говорит бабушка. — Выходи, у меня уже терпение кончается.»

Мы переглядываемся с соседом и киваем друг другу головами: Надо выходить!

Мы выскакиваем на берег, бабушки накидывают на нас полотенца, а потом усаживают за импровизированный стол. Мы едим и смеемся. Так смешно может быть только в детстве. Просто смешно! Почти без причины…

Я укладываюсь на старенькое покрывало, закрываю глаза и слушаю шум волн. Его не заглушит даже детский визг.

Волны накатывают на берег, по дороге омывая и перемешивая сверкающие перламутром ракушки, явственно произнося…

«Эй, — обращается ко мне сосед-толстячок, — а ты знаешь, что говорит море? Послушай: «Мишшшша!»

«Это мое имя,-запоздало представляется он. -Слышишь? Мишшша, Мишшша, Мишшша…»

Я киваю головой в ответ.
Накупалась, устала, спорить неохота.

«Пусть тешит себя надеждой, маленький балбес! О чем можно спорить с человеком, который купается в море в панамке?! Мокрая панамка на голове, как холодная медуза. Ни тебе поплавать, ни, тем более, нырнуть,"-снисходительно думаю я с высоты своих прожитых лет.

Я-то точно знаю, какое имя то тише, то громче выговаривают волны моего любимого Черного моря.
«Наташшша, Наташша, Наташшша…» — это ведь так понятно.

Объяснять это малышу с посиневшими губами бесполезно, мал еще, так что полежу капельку у бабушкиных ног на мягком, несчетно раз стиранном покрывале и послушаю, как перекатывает море четки ракушек и шуршит песчинками…

«Мишшша, Мишшша," - шепчет рядом розовеющий на глазах толстенький малыш.
«Наташша…» — тихо и ненавязчиво окликает меня море.

«Перекупались, — доносится до меня голос бабушки и на голову опускается белая, пахнущая гренками, салфетка. — Теперь бы только не перегрелись…»

«И кто выдумал эти слова?..» — задремываю я под свое имя, многократно повторяемое волнами синего, голубого, зеленого, белесого, а совсем не черного Черного моря…